Молния. История о Мэри Эннинг - читать онлайн книгу. Автор: Антея Симмонс cтр.№ 20

Я ласково погладила отца по голове. В тот миг мне больше всего на свете хотелось, чтобы он открыл глаза. Когда-то давно, когда меня ударила молния, он так же сидел рядом и молил Бога о том, чтобы я пришла в себя.

— Ну же, отец! Проснись ради своей Мэри!

На краткий миг его ресницы затрепетали, словно крылья бабочки, а потом он вновь погрузился в глубокий сон.

Генри рассказывал, как неожиданно умер его отец: казалось, только сегодня он был жив, а на следующий день его не стало. Генри жалел, что не успел попрощаться с ним.

Мой же отец угасал медленно — неделями, и все же не умирал, хотя временами казалось, что от него уже ничего не осталось. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, ничего не ел, молчал, не двигался. Матушка приподнимала ему голову и по каплям вливала воду в его приоткрытые губы. Что-то он глотал, а остальное выливалось изо рта и стекало по бороде.

Я думала о Генри и о внезапной смерти его отца. А вдруг судьба дает мне шанс проститься со своим? Но мне казалось, что, если я воспользуюсь таким шансом, это будет означать, что я прощаю и отпускаю отца, а ведь он нам нужен живым и здоровым! И потому я не стала с ним прощаться. Брала отца за руку, вытирала пот у него со лба, показывала ему свои находки и разговаривала с ним так, словно он меня слышал. Подумывала даже прочесть ему какое-нибудь письмо от Генри, но он мне так и не написал.

Мы все стали спать на одной кровати, чтобы отец не мерз. Пришла зима, а вместе с ней и долгие морозные ночи. Впрочем, короткие мрачные дни были нисколько не теплее. Мы все страшно уставали, но спали помалу. Ночами отец стонал, кричал, мочился прямо в постель, потому что не мог встать на горшок, и мы лежали без сна, чувствуя, как по простыне растекается горячая влага, прислушиваясь к его стонам и матушкиным приглушенным рыданиям.

Мне было больно видеть немощь отца. А ведь я помнила его таким сильным! Он без труда сажал меня на закорки. Сам грузил на тележку распиленные бревна. Огромные глыбы на пляже передвигал легко, словно мелкие камешки. А теперь не мог поднять собственной головы, заросшей грязными седыми волосами, спутанными и затвердевшими от пота и слез. Руки у него отощали и ослабели, кожа пожелтела и обвисла, и под ней отчетливо просвечивали белые кости — их легко можно было пересчитать, чем я порой и занималась.

Как-то раз мне подумалось, что череп угря, возможно, заинтересует отца и он проснется. Гарри скрепил кусочком проволоки верхнюю челюсть с нижней, и я научилась ловко щелкать этими острыми зубами потехи ради. Что это были за зубы! Передние — длинные и острые — загибались внутрь. Один раз я сунула палец угрю в пасть, чтобы выяснить, сможет ли рыбка вырваться, если он ее схватит. Стоило зубам сомкнуться на пальце, стало понятно, что пути назад нет. У меня на костяшках остались крошечные царапинки — такими острыми оказались зубы угря. А за рядом передних зубов, напоминавших маленькие кинжалы, поблескивал ряд тонких «иголочек» для измельчения плоти, и он тянулся до самой глотки, расположенной куда дальше огромных глазниц. Я провела по ним пальцем и вновь поранила руку до крови.

Я села рядом с отцом и принялась щелкать рыбьими челюстями, представляя, что было бы, окажись угорь в два, а то и в три раза крупнее! Какое страшное из него вышло бы чудище! Под стать жуткому змею, с которым бился сам святой Георгий!

Как жаль, что Генри не было рядом! Я бы показала ему угря. Он бы зарисовал его для меня. Я бы рассказала ему про отца. Может быть, он бы даже помог мне советом.

Впрочем, кое о чем я бы умолчала. Я не стала бы рассказывать, что отец ходит под себя и пускает слюни, или что он ужасно похудел и сделался почти прозрачным, или что от него плохо пахнет, хотя матушка моет его всякий раз, когда мороз ослабевает. Уверена, он и сам не стал бы меня о таком расспрашивать, зато помог бы укрепить мою веру, что отец поправится. Я в этом нисколько не сомневалась. Хотя, возможно, я и не получу больше весточек от Генри. Недаром говорят: «С глаз долой — из сердца вон».

Впрочем, поводы для радости тоже были. Как ни странно, жители Лайм-Риджиса в большинстве своем начали вести себя куда добрее, чем раньше, когда отец еще был здоров. Наконец стало понятно, кто настоящий друг, а кто нет. Некоторые особенно благочестивые горожане помогали нам из желания переманить нас в свою церковь, чрезвычайно заботясь о своем христианском долге и не скрывая истинных намерений. Невероятно тяжело было брать хлеб и деньги у тех, кто никак не мог обойтись без колких замечаний о том, что отец «сам во всем виноват» и что «Господь всегда карает грешников» (тут, судя по всему, имелись в виду диссентеры). Или о том, что мы — «невинные бедняжки, страдающие из-за упрямства своего отца». Джозеф строго-настрого наказал мне держать язык за зубами и ничего на это не отвечать, хотя по моему лицу все было понятно. Во всяком случае, так выразилась одна неприятная дама из церкви Святого Архангела Михаила, сунув мне в руки вялую репку и две морковки.

— Я сама все видела! — торжественно провозгласила она, и глаза ее сверкнули, как частички кварца в камне. — Видела, как он поднимался по Черной Жиле в день воскресный! И тащил вас, бедняжек, за собой, совлекая невинных детей с пути праведного! Пусть эта беда станет ему уроком. Господь пощадил его, чтобы он узрел Его милость и вернулся в лоно истинной церкви! Слава Богу за все!

Пока я забирала из рук дамы овощи, Джозеф, стоявший позади, ущипнул меня за спину. Меня так и подмывало ей ответить. Сказать, что после смерти она вряд ли попадет в рай, а еще что я жду не дождусь, когда же окончится ее земной путь. И что морковью меня не задобрить. Но я сдержалась и промолчала. Дама все же заметила выражение бескрайней ненависти, застывшее на моем лице, словно черная грозовая туча над морем, и ткнула в меня костлявым пальцем.

— Сколько же в тебе неблагодарности, дитя! Никак сам сатана поработил твою душу! Вот уж и впрямь истинная дочь своего папаши! О, какой кошмар, какой ужас!

Ее слова меня ни капли не тронули. Пускай видит, какой огонь полыхает у меня внутри! Мне безумно хотелось спустить ее с лестницы.

— Она желает нам добра, — сказал Джозеф, когда дама ушла.

Хм-м-м. Ну конечно. Если это — добро, то какое же зло, интересно?

Хоть матушка терпеть не могла подачки, потому что была очень гордой, как и я, но корзинки с едой, которые нам отдавали, называла даром Господним. Сказать по правде, в те дни мы порой ели куда сытнее, чем раньше, а это шло только на пользу всей нашей семье, в том числе и еще не рожденному малышу. Думаю, матушка и сама уже не видела в ребенке, растущем у нее во чреве, знак милосердия Божьего, но считала, что ради него отец непременно поправится.

Два-три раза в неделю Гарри Мэй приносил нам немного соленой рыбы, и так на протяжении чуть ли не месяца. Это было очень великодушно с его стороны, потому что затянувшаяся непогода мешала рыбной ловле, а значит, Гарри приходилось делиться с нами своими последними припасами, заготовленными на зиму. Даже в самом конце зимы рыбакам не давали выйти в море весенние бури, как до этого — снег и лед. Людям приходилось питаться остатками зимних заготовок — маринадами, соленьями и тому подобным.