Генри отвел взгляд, делая вид, будто не слышит моих вопросов. Потом поставил тарелку на стол и спрятал ладони. Наверное, ему было стыдно. А может, он держал себя в руках, чтобы не накинуться на меня с кулаками, хотя вообще-то он и мухи не обидел бы. Или все-таки рассердился? Трудно сказать.
— Да. У нас были рабы. Это правда.
— И что, вы дурно с ними обходились? Не ты, конечно. Твой отец.
— Нет. Он не был жесток с ними. И мы тоже. Именно поэтому отец и решил вернуться в Англию. Он был против рабства. На дух его не переносил. Ему было больно видеть, как другие хозяева плантаций обходятся со своими работниками. И он был счастлив, когда наш парламент два года назад запретил продажу рабов. Но отец считал это недостаточным. Он хотел, чтобы они жили так же, как рабочий люд, и могли сами решать, трудиться им на хозяина или нет.
— А рабочий люд, по-твоему, что-то решает сам? Мы беремся за любую работу и еще должны спасибо за это говорить, — отозвалась я.
Генри странно улыбнулся.
— Да, Мэри, знаю. Но вами никто не владеет, как владеют собакой или лошадью. Вас никто не покупал, никто не поступает с вами как вздумается. Ты не представляешь себе, какова она — рабская жизнь. Даже я не представляю, хоть и видел ее своими глазами. Вообрази, что было бы, если б я стал твоим хозяином!
Я вскочила из-за стола. Лицо у меня горело, в глазах полыхал гнев.
— Нет уж, этому не бывать! В жизни никому не покорюсь! Ни за что!
Генри рассмеялся.
— Я так и думал. Нет на свете таких оков и упряжи, которые удержали бы тебя. Но представь, что я твой хозяин. Что ты служишь моей семье. Откуда я бы тогда узнал, в самом ли деле мы дружим или ты говоришь со мной лишь потому, что боишься наказания?
— Да какая разница почему? Главное, что говорю. Что еще нужно?
Мое наблюдение, казалось, слегка смутило Генри.
— Да, но… А вдруг ты притворяешься? Мы не смогли бы с тобой стать друзьями. Неравенство бы помешало.
Теперь уже я расхохоталась.
— А сейчас мы, по-твоему, друг другу ровня? Да ты совсем с ума сошел, месье Генри де ла Пляж!
— Нет, мы и сейчас неровня, — подтвердил Генри. — Когда дело доходит до поиска сокровищ, я во всем тебе подчиняюсь, о капитан!
— Вот именно! — подтвердила я, в душе обрадовавшись, что он не до конца понял, к чему я клоню. — Доедай скорее свою булочку, а не то я сама ее съем!
Генри с готовностью выполнил мой приказ. Я была очень довольна.
Вернувшись домой, я никому не рассказала, где была: ни матушке, ни отцу, ни Джозефу. Положила на стол несколько булочек и таинственно улыбнулась — все так и застыли посреди кухни, удивленно раскрыв рты, словно морские петухи.
9. Плоды дружбы
С этого дня Генри стал часто приносить на берег булочки, завернутые в бумагу. Я делала вид, что меня нисколько не интересовало лакомство. Вот еще, я же не какая-нибудь бродячая собака, которую можно прикормить! Тогда Генри садился на большой камень и начинал медленно слизывать с булочки сахар, то и дело посмеиваясь над моим напускным равнодушием.
— Я знаю, Мэри, ты гордячка, но наша кухарка испекла эти булочки специально для тебя. Ну же, возьми их, — сказал он и протянул мне угощение.
Терпеть голод всегда непросто, особенно когда желудок будто вот-вот съест сам себя. Но к голоду можно привыкнуть. Точнее, приходится, а иначе так и будешь целыми днями думать только о еде — пользы от этого никакой.
Я взяла булочку. Генри улыбнулся. Я его отлично понимала: кормить других приятно. Но мне не хотелось, чтобы он чувствовал власть надо мной, так что я не стала благодарить его за угощение, хоть это и было жутко невежливо.
— Мэри, я знаю, что мне в жизни повезло. Во многом это везение досталось мне по родству, так уж вышло, — начал Генри, жалобно глядя мне в глаза, словно моля о снисхождении.
— «Так уж вышло», — передразнила я с набитым ртом.
— А еще я знаю, что ты гордая и не любишь, когда тебя жалеют, — да и сама никого не жалеешь, — продолжил он.
Я облизнула губы.
— А вот и неправда. Мне жаль тех, кто терпит лишения ни за что! В Лайм-Риджисе таких бедняг очень много. Рыбаки, которые запутались в сетях и потеряли пальцы. Моряки, которым оторвало ноги французскими ядрами. Осиротевшие дети, — ответила я. — А вот к тем, у кого денег куда больше, чем ума, и кто рискует жизнью без всякой нужды — как те дуралеи, что купаются в море зимой или лазают по здешним утесам, ничегошеньки о них не зная, — я жалости не чувствую!
— Но ты тоже рискуешь жизнью! — заметил Генри. — Выходит, я не должен тебя жалеть, если ты погибнешь во время оползня или если волны унесут тебя в море? Как знать, вдруг в следующий раз я не смогу тебя спасти?
Заслышав его рассуждения, я невольно улыбнулась. Подумать только, он спас меня однажды и уже возомнил, что спасет снова! Вот еще! Я и сама могу о себе позаботиться. В тот раз я попросту отвлеклась на него, глядя, как он уходит весь в слезах, и не заметила, что начался обвал.
— Жалеть меня не нужно, спасибо! Обойдусь! — отозвалась я. — Лучше себя пожалей — ты еще не нашел ни одной окаменелости! А я отлично знаю, что делаю!
Я вскочила на ноги и принялась за горку камней, которые собиралась расколоть. Генри со смехом последовал моему примеру, но так ничего и не нашел — как я и предсказывала.
Я и впрямь превосходно знала, что делаю. Знала, когда приходить на берег и где именно искать. Умела определять на вид, в каких камнях есть сокровища, а в каких нет. Каждый день я училась чувствовать настроение моря, а уж в умении торговаться с покупателями мне вообще равных не было! Ни Джозеф, ни Генри не умели продавать, хотя они все время вели друг с другом ожесточенную борьбу, думая, что я этого не замечаю. Джозеф, назвав цену, упирался и не желал идти навстречу покупателям, так что те зачастую теряли терпение и уходили. Генри, напротив, встречал их с широкой улыбкой и охотно соглашался на первую же предложенную ими сумму. В конце концов я вовсе запретила ему торговать вместе с нами. Из-за его бесконечных «Как поживаете?» вкупе с обходительностью и неумением назначить выгодную цену мы только теряли деньги.
Как правило, Джозеф в упор не замечал Генри, но за его спиной часто позволял себе обидные высказывания о его происхождении, наряде и способностях. Как-то раз, когда Генри начал перекладывать окаменелости, разложенные на нашем столике для продажи, Джозеф обратился к нему напрямую:
— Сдается мне, столь знатному джентльмену не пристало заниматься торговлей, — насмешливо заметил мой брат.
— Может, ты и прав, Джозеф, — невозмутимо отозвался Генри. — Я еще не определился со своей métier.
— С чем с чем? — переспросила я, впервые услышав это слово.