Любовь Лафайета - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Глаголева cтр.№ 41

Госпожа д’Айен внимала рассказу с ужасом. Боже мой, что довелось пережить этому ребёнку! Как, должно быть, истерзалось сердце его матери, отправившей единственного сына в столь опасное плавание!.. Джон Куинси сидел, уставившись в свою тарелку; он не понимал ни слова по-французски. Бедный мальчик! Один на чужбине… Отец, разумеется, думает, что действует ему во благо. Надо будет хоть как-то развеселить его. И сказать Полине и Розалии, чтобы не хихикали и были с ним полюбезнее…

Как только мужчины перешли в кабинет, чтобы поговорить о делах, Адриенна достала письмо; сёстры окружили её. "С какой радостью я поцелую двух моих бедных доченек и попрошу прощения у их матери! — писал Жильбер в начале января. Двух! Он ещё ничего не знает… — Не считаете же Вы меня настолько бесчувственным и одновременно настолько смешным, чтобы пол нашей новой малютки уменьшил хоть ненамного радость от её рождения. Мы ещё не настолько дряхлы, чтобы не суметь родить другого ребёнка без всяких чудес. Но следующий непременно должен быть мальчиком. Впрочем, если всё беспокойство из-за имени, объявляю, что составил себе план прожить достаточно долго, чтобы многие годы носить его самому, пока не буду вынужден передать другому… Несколько генералов вызвали в лагерь своих жён; я им завидую — не тому, что у них такие жёны, а счастью видеть их. Генерал Вашингтон тоже пошлёт за своей. А к господам англичанам прибыло подкрепление из трёхсот нью-йоркских девиц, и мы захватили их корабль, полный целомудренных супруг офицеров, ехавших к своим мужьям; они страшно испугались, что их оставят в американской армии".

Адриенна опустила листок на колени, подняла голову и встретила взгляд матери, сидевшей напротив. Они обе подумали об одном и том же: отважится ли маркиза де Лафайет бросить вызов стихии, чтобы воссоединиться с мужем, делить с ним тяготы и опасности походной жизни, жить в окружении грубых мужчин, привыкших убивать? "Не вздумай! — говорили глаза матери. — Он ведь не просит тебя об этом!" Адриенна вернулась к письму:

"Моя рана зажила, перемена мест никак на меня не подействовала. Думаете ли Вы о том, что после моего возвращения мы будем достаточно взрослыми, чтобы поселиться в собственном доме, счастливо жить там вместе, принимать друзей, установить там милую свободу и читать газеты из других стран, не горя любопытством поехать и взглянуть самим, что там происходит? Когда мы воссоединимся, нас уже не смогут разлучить и помешать наслаждаться взаимной любовью и тихим счастьем".

…Герцог д’Айен читал адресованное ему письмо один. Он чувствовал волнение; каждая строчка давалась ему с трудом. Это писал уже не восторженный, доверчивый мальчик, а искушённый мужчина, научившийся сдерживать свои порывы и ставить долг превыше чувств. "Жду с большим нетерпением новостей о Вашем путешествии. Рассчитываю в основном на госпожу де Лафайет, чтобы узнать о нём подробности; ей должно быть известно, как интересно мне их получить." Тонкий, ироничный упрёк. Затем шло сжатое, умное изложение событий в Америке за весь прошлый год. "Утрата Филадельфии не имеет той важности, какую ей придают в Европе. Генерал Вашингтон намного превосходит Гейтса по своим заслугам. Наш генерал воистину создан для этой революции, которая не смогла бы произойти без него. Ни один его соотечественник не может встать наравне с ним, он достоин обожания своих земляков. Я всё больше восхищаюсь его характером и красотой его души. Несколько иностранцев, обиженных тем, что не получили места, хотя это никоим образом не зависит от него, завистливые заговорщики, честолюбивым планам которых он отказал в поддержке, хотели бы его очернить, но ревнители свободы и человечности будут почитать его имя во веки веков, и хотя я у него в чести, я считаю, что имею право заявить всем, как я уважаю и люблю его".

Письмо задрожало в руке герцога. Вот почему он больше не "дорогой папа". Его мальчик нашёл себе другого, более достойного отца. И что скрывать — он сам в этом виноват.

"После моего возвращения из Джерси генерал Вашингтон велел мне выбрать из нескольких бригад дивизию, которая лучше мне подходит. Я выбрал ту, что целиком состоит из виргинцев. Сейчас она невелика, даже в отношении ко всей армии, она почти нага, но мне обещают и сукно, чтобы пошить мундиры, и рекрутов, из которых надо будет сделать солдат, — одно труднее другого. Зато какой опыт. Я читаю, учусь, наблюдаю, слушаю, думаю, стараясь сформулировать идею, вложив в неё как можно больше здравого смысла. Говорю мало, чтобы не сморозить глупостей, предпринимаю ещё меньше, чтобы не наделать их: не хочу злоупотребить оказанным мне доверием. Мишурный блеск успеха — не повод рисковать целой армией или её частью".

Доверие! Вот ключевое слово. У Вашингтона мальчик нашёл то, в чём отказал ему "папа". Теперь сам герцог лишён этой высшей ценности, но может быть, ещё не поздно её вернуть? Немыслимо, чтобы связывавшая их нить оборвалась совершенно; да, она почти перетёрлась, но он постарается укрепить волокна своим раскаянием. Жильбер изменился; герцог тоже изменится… По крайней мере, в своём отношении к нему. Надо написать ему письмо.

Безотрадная зима, полная разочарований, закончилась; сбросившие ледовый панцирь воды Гудзона уносили прочь весь мусор, оставшийся от неё; весна сулила обновление как никогда.

Генеральный инспектор Томас Конвей уезжает из Америки; скатертью дорога. Пусть отправляется плести свои интриги во Францию, там он столкнётся с большой конкуренцией. Добиваться смещения генерала Вашингтона, заискивая перед генералом Гейтсом; вбивать клин между членами Конгресса, деля их на партии, а всю страну — на Юг и Север и действуя тем самым на руку англичанам; выдумать совершенно неосуществимый проект вторжения в Канаду с трёхтысячной армией, существующей лишь на бумаге, с единственной целью — удалить Лафайета от Вашингтона и заставить его потерпеть неудачу! Как хорошо, что этот коварный план стал понятен Жильберу сразу по прибытии в Олбани. С собой он может быть откровенен: идея стать освободителем Новой Франции захватила его не меньше, чем проект рейда в Ост-Индию — кстати, тоже подсказанный Конвеем и, вероятно, с тем же умыслом. К счастью, ему достало ума не броситься в омут с головой. Ост-индский поход запретили из Версаля, от канадского он отказался сам: озлобленные, голодные, полунагие и босые солдаты, месяцами не получавшие жалованья, не пошли бы за ним на верную смерть, ведь холод и болезни убили бы их прежде вражеской пули, а рассчитывать на помощь французов-монреальцев, не уехавших после сдачи города, тоже было утопией; печальный пример Бонвулуара, которого они сдали британцам, вполне красноречив. Но Лафайет не тратил времени зря: частично погасил армейские долги; объездил главные форты штата Нью-Йорк и занялся их укреплением; наконец побывал на собрании ирокезов и заключил с ними союз, раздав подарки, разделив с ними трапезу и даже получив от них новое имя — Кайевла, "Бесстрашный Наездник". Ему повезло, что среди дикарей оказался француз Лафлёр, служивший когда-то в войсках маркиза де Монкальма. Лафлёр попал в плен к англичанам, бежал, нашёл приют у индейцев, дружелюбных к французам, и стал лекарем в племени онейда, приняв имя "Белая змея". (Будем надеяться, что у индейцев змея — символ мудрости, а не коварства.) В общем, Жильбер сумел обратить неудачу в выгоду и был вознаграждён: из Франции добралось письмо маршала де Ноайля, из которого Лафайет узнал, что у него есть вторая дочь — Анастасия. В благодарность он отправил старику, помешанному на ботанике, несколько саженцев редких деревьев, которые указал ему Лафлёр. Теперь же "Кайевла" ожидал приезда индейцев в Вэлли-Фордж, лагерь генерала Вашингтона.