– Что бы ни видела моя дочь, это не имеет никакого отношения к просьбе Шэя Борна.
– Когда вы впервые ее увидели, она не показалась вам шарлатанкой?
– Чем больше мы разговаривали, тем больше я…
– Когда вы впервые ее увидели, – подчеркнул Гринлиф.
– Да. Я не верил, что это настоящее чудо.
– И тем не менее, не вступая в личный контакт с истцом, вы охотно согласились выступить в суде и подтвердить, что его требования следует удовлетворить просто потому, что они соответствуют вашим расплывчатым представлениям о религии, – заключил Гринлиф. – В вашем случае от старых привычек было довольно легко избавиться…
– Протестую!
– Прошу не фиксировать мою ремарку в протоколе. – Гринлиф уже собрался было сесть на место, но вдруг обернулся. – И последний вопрос, доктор Флетчер. Ваша дочь… ей ведь было семь лет, когда она очутилась на арене религиозного цирка, подобного тому, что творится сейчас?
– Да.
– Вы понимаете, что именно в этом возрасте была убита жертва Шэя Борна?
Нижняя челюсть у Флетчера предательски дрогнула.
– Я не задумывался об этом.
– Какие чувства испытывали бы вы, если бы убили вашу приемную дочь?
Я подскочила с криком:
– Протестую!
– Суд выслушает ответ, – заявил Хейг.
Но ответ последовал не сразу.
– Думаю, такая трагедия была бы испытанием для любой веры.
Гордон Гринлиф сложил руки на груди с видом победителя.
– Тогда это не вера, – сказал он. – Это всего лишь талант хамелеона.
Майкл
В обеденный перерыв я подошел к клетке, в которой держали Шэя. Тот сидел на полу, возле прутьев, а снаружи его караулил судебный пристав. В руке Шэй держал карандаш и листок бумаги, как будто брал у кого-то интервью.
– Буква х, – сказал пристав, но Шэй отрицательно мотнул головой. – М?
Шэй нацарапал что-то на бумаге.
– Я уже дышу тебе в затылок, приятель.
Пристав сделал глубокий вдох, как будто перед очень ответственным шагом.
– К.
Шэй расплылся в усмешке.
– Я выиграл.
Он опять что-то нарисовал и передал бумажку через решетку – только тогда я заметил, что они играли в «висельника». На сей раз в роли палача выступил Шэй.
Пристав, нахмурившись, уставился на бумажку.
– «Сзрзрг»? Нет такого слова.
– А когда мы начали играть, ты не говорил, что такое слово должно быть, – ответил Шэй. В следующий миг он заметил, что я стою рядом.
– Я духовный наставник Шэя, – сообщил я приставу. – Вы могли бы оставить нас наедине? Ненадолго.
– Конечно. А я пока схожу отолью.
Он встал и, пригласив меня присесть на освободившийся табурет, направился к выходу.
– Как дела? – тихо спросил я.
Шэй отошел к металлической скамье и улегся лицом к стене.
– Я хочу поговорить с тобой, Шэй.
– Ну, это еще не значит, что я хочу тебя слушать.
Я опустился на табурет.
– Из всех присяжных я последним проголосовал за смертный приговор, – сказал я. – Это из-за меня совещание тянулось так долго. И даже после того как остальные присяжные убедили меня в целесообразности приговора, я очень переживал. Меня постоянно охватывала беспричинная паника. И вот однажды я набрел на церковь и начал молиться. И чем чаще я молился, тем реже становились приступы паники. – Я зажал руки между коленями. – Я решил, что это знак свыше.
Не поворачиваясь ко мне, Шэй презрительно фыркнул.
– И я по-прежнему считаю это знаком свыше, ибо он помог мне вернуться в твою жизнь.
Шэй перевернулся на спину и закрыл глаза ладонью.
– Не обольщайся, – сказал он. – Это помогло тебе вернуться в мою смерть.
Когда я вбежал в туалет, Йен Флетчер уже стоял у писсуара. А я, если честно, надеялся, что там будет пусто. От слов Шэя – голой, в общем-то, правды – меня так сильно затошнило, что я выскочил из зала без всяких объяснений. Ворвавшись в кабинку, я упал на колени – и меня тут же вывернуло наизнанку.
Как бы я себя ни обманывал, что бы ни болтал об искуплении грехов прошлого, факт оставался фактом: мои поступки уже во второй раз вели к смерти Шэя Борна.
Флетчер открыл кабинку и тронул меня за плечо.
– Отче, вы в порядке?
Я вытер губы и неуверенно поднялся.
– Да, – сказал я, но тут же покачал головой. – Хотя нет, не в порядке. Мне очень плохо.
Подойдя к умывальнику, я брызнул в лицо холодной водой.
– Может, присядете? – участливо предложил Флетчер.
Я утерся бумажным полотенцем, которое он мне протянул, и мне вдруг ужасно захотелось разделить с кем-то свою ношу. Йен Флетчер открывал тайны, скрытые пеленой двух тысячелетий; уж с моей-то он и подавно совладает.
– Я был одним из присяжных, – пробормотал я, не отнимая от лица комок коричневой бумаги.
– Простите?
«Это я должен просить прощения», – подумал я. Взгляды наши пересеклись.
– Я был одним из присяжных, осудивших Шэя Борна на смерть. До того как стал священником.
Флетчер изумленно присвистнул.
– А он знает?
– Я сказал ему пару дней назад.
– А его адвокат?
Я покачал головой.
– Никак не избавлюсь от мысли, что Иуда, должно быть, чувствовал себя точно так же, после того как предал Иисуса…
Уголки его рта чуть приподнялись.
– Вообще-то ученые недавно обнаружили гностический текст – Евангелие от Иуды, – в котором о предательстве почти ничего не написано. Иуда изображен в нем скорее доверенным лицом Иисуса. И только ему он мог поручить выполнение неизбежного.
– Даже если речь шла о содействии самоубийству, – сказал я. – Уверен, Иуде самому потом было довольно хреново на душе. В конце концов он покончил с собой.
– Ну, – сказал Флетчер, – это правда, тут не поспоришь.
– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил я. – Вы бы продолжили попытки помочь Шэю?
– Думаю, все зависит от того, какими причинами вы руководствуетесь, – аккуратно подбирая слова, сказал Флетчер. – Хотите ли вы спасти его, как заявили в суде, или себя? – Он покачал головой. – Если бы люди сами могли отвечать на подобные вопросы, нужда в религии отпала бы вовсе. Удачи вам, отче.
Я вернулся в кабинку и, опустив крышку, сел на унитаз. Вытащил из кармана четки и прошептал знакомые слова молитв, сладкие, как конфеты. Поиски Господней милости не похожи на поиски пропавших ключей или забытой фотомодели из сороковых. Когда ты приходишь к цели, солнце будто бы озаряет хмурое утро первыми лучами; мягкая кровь словно бы проседает под тяжестью твоего тела. И конечно, найти милость Господа невозможно, пока не признаешь, что душа твоя блуждает в потемках.