100 великих тайн дипломатии - читать онлайн книгу. Автор: Марианна Сорвина cтр.№ 112

Здесь, очевидно, в воспоминания Вержбицкой вкралась ошибка: в конце 70-х будущих израильтян могли отправлять только в лагерь Красного Креста Вёллерсдорф: Шёнау был уже закрыт. Однако это название – Вёллерсдорф – так и не прижилось.

Артист оригинального жанра Борис Амарантов несколько лет был в СССР «отказником» – человеком, ожидавшим выезда из страны. Он прилетел в Вену 10 августа 1977 года и за четыре месяца ожидания успел довольно много увидеть. В его иностранном паспорте значилось – «артист русско-еврейского происхождения»: это была необходимая формальность для эмиграции из СССР. Из его писем можно узнать, что всю пересылку он получал через эмигрантскую службу «Харел» (Harel). Он писал, что «деньги дают здесь только по 50 шиллингов, что все равно что 3 рубля в день. А мясо в магазине стоит 300 шиллингов». Тем не менее он устроился неплохо, купил костюм, даже излечил мучившую его долгие годы язву: «Желудок не болит. Здесь все, все, все другое. Вода другая. Ем бананы. Питаюсь хорошо, хоть и денег нет. Что Бог пошлет, то и ем». И через месяц снова: «Желудок, к огромному моему удивлению, не болит. Не знаю даже, в чем дело, может, в перемене климата и места. Думаю, и то и другое». Амарантов посетил местное шоу: «Эстрада здесь очень и очень сильная. Жду в Вене возможности выступить, но сейчас это невозможно, ибо все, все, все в отпуске».

«Странно, что он это написал, – прокомментировала Нина Вержбицкая, тоже эмигрантка, оказавшаяся в Вене одновременно с артистом, но никогда с ним не встречавшаяся. – Вы говорите, он не знал немецкого. А эстрада-то была преимущественно текстовой – политической и сатирической. В конце 70-х годов в Вене было два известных эстрадных кабаре – «Мулен Руж» и «Макс». «Мулен Руж» во многом копировал знаменитый парижский мюзик-холл. А «Макс» напоминал варьете или кафешантан с куплетами».

Хотелось проверить ее слова и погрузиться в эстраду той эпохи, но найти в Вене упоминания этих кабаре и их представлений оказалось практически невозможно: они ушли в прошлое и давно забыты. Все музыкальные и эстрадные жанры монополизировал Моцарт…

Амарантов находился в Вене дольше остальных, и, как следствие этой неопределенности, наступили усталость и разочарование: «Люди здесь очень, очень жадные, живут хорошо, но внутри гнилые. Нет таких людей, как у нас. Души и сердца нет. Зато есть автомобили. <…> На Вену уже сил нет смотреть. Никуда не отправляют. Другие то и дело уезжают, а я здесь дольше всех. Красивый город, но цены ужасные. По сравнению с нашей страной – изобилие, фантастическое изобилие. Книги, обувь, кафе, оперные театры – все, что душе угодно. На все это можно только облизываться, потому что денег нет, а выступать не дают: здесь это никому не нужно, особенно в теплый сезон. Публики нет. Пытался выяснить насчет концертов, но мне сказали, что это бессмысленно – некому показывать и некому устраивать. Жду, когда выпустят».

Его выпустили в Нью-Йорк в начале ноября, через четыре месяца…

При всем разнообразии жизни беженцев в Вене никто из этих людей уже не мог попасть в лагерь Шёнау. В декабре 1973 года Шёнау как центр еврейской эмиграции, был закрыт навсегда. Его, как уже говорилось, заменил лагерь Вёллерсдорф – центр Национальной ассоциации Красного Креста для беженцев. Он находился в Бабенберге, городке в Нижней Австрии. Канцлер Крайский все-таки выполнил обещание, данное Голде Меир 2 октября 1973 года.

* * *

Сейчас в самой Вене старых эмигрантов третьей волны, уехавших в конце 70-х, осталось очень мало. Остальная часть российской эмиграции – совсем молодые люди, приехавшие уже после перестройки. Они не знают и не помнят прошлого, работают в русском обществе, где записывают вновь прибывших на курсы немецкого языка. Девушки с русскими именами и бесстрастными лицами снуют из комнаты в комнату, переносят от стола к столу какие-то бумаги. Среди них неведомо как затерялась простодушная, не говорящая по-немецки пожилая учительница из Пскова, приехавшая к дочери нянчить внуков и застрявшая в австрийской столице. Она безуспешно учит немецкий и подрабатывает здесь. Над ней издеваются все кому не лень, и она мечтает поскорее убраться домой. Некоторые приезжие устраиваются в редакции русских журналов, живущих за счет рекламы. Там озабочены постоянной деятельностью: собирают статьи о старых русских аристократах или заметки о ловле рыбы в австрийских озерах. На посетителей смотрят свысока – как на новичков, которые еще не устроились. Старые эмигранты, теперь уже пенсионеры, тоже смотрят на молодых скептически, хотя и без заносчивости. Молодые обуржуазились, оторвались, охладели. В них нет того единого духа протеста, побега к свободе, борьбы за выживание, жажды деятельности, есть только желание комфортно жить. Едва ли эти недавно приехавшие люди знают, кем был Бруно Крайский.

В конце своей жизни он сказал: «Я никогда не придавал значения венкам и памятникам. Очевидно, считал их чем-то совершенно бессмысленным. Но все же, надеюсь, мне как-то удалось повлиять на политическую ситуацию в Австрии в определенный момент ее истории. Возможно, учитывая особенности того времени, это было даже больше чем просто влияние, поскольку оно совпало с периодом разрядки и значительных реформ, улучшивших социальные условия. Но можно ли быть таким самонадеянным и полагать, что буквально во всем добьешься успеха? Боюсь, из того, за что ты берешься, удается лишь немногое. И все же я надеюсь, что это немногое имеет значение для будущего, для нового этапа развития. Потому что ничего не может быть ужаснее, чем мысль о том, что ты был в этой жизни всего лишь чиновником».

Дипломатия была бы очень простым делом, если бы в политической жизни все делилось только на черное и белое, левое и правое. Но жизнь намного сложнее, и по одну сторону баррикад зачастую возникает противостояние еще более ожесточенное, чем между непосредственными противниками. Основной камень преткновения – методы, приемы переговоров, допустимые меры; иными словами – речь идет о компромиссах.

Что дороже – правила и принципы, или человеческая жизнь, установки, имеющие силу закона, или… опять же человеческая жизнь? В этом вопросе австрийский премьер Бруно Крайский и израильский премьер Голда Меир – оба, кстати, евреи по национальности – не сошлись во взглядах. Крайский шел на компромисс и умел уступать, когда речь шла о спасении людей. Меир снискала славу жесткой и бескомпромиссной правительницы. Ее непримиримость проявилась и в трагическом инциденте в Мюнхене в 1972 году, и в вопросе о закрытии австрийского лагеря Шёнау в 1973-м. Мюнхен. «Черный сентябрь».

Голда Меир