Вот кто решил стать возлюбленным Маргет! Оставался ли хоть один шанс мне, в моем грубоватом и скучном человеческом обличье? Ни единого! Я понимал это и терзался невыразимой сердечной мукой.
Но кто был двойник по сравнению с моим духом, освобожденным от низменной плоти? Ничто или менее того! Здесь все было наоборот — ив страсти пылкой, и в радости, и в горе, и в искусстве развлекать и завлекать. Лисбет принадлежала мне, никто в целом мире не мог ее отнять у меня, — именно Лисбет, когда властвовала ее Суть Грез; но когда власть переходила к Будничной Сути, Маргет становилась рабыней этого змея, Эмиля Шварца. Изменить что-либо было невозможно, я не видел выхода из дьявольски трудного положения. Любимая девушка принадлежала мне лишь наполовину, ее вторым «я», столь же страстно любимым, владел другой. Она была моей возлюбленной и она же была возлюбленной двойника — словом, какая-то карусель!
Мрачные мысли преследовали меня, приводили в отчаяние, угнетали своей неотвязностью; душа не ведала ни мира, ни покоя, ничто не сулило исцеления от нестерпимой боли. Я почти позабыл про любовь Лисбет, неоценимое сокровище, потому что одновременно не мог добиться взаимности Маргет. То был верный признак человеческой натуры: человеку подай луну с неба, и он не успокоится, пока не получит ее в свое владение. Так уж мы устроены — самый смиренный из нас ненасытен, как император.
Наутро, во время ранней мессы, я вновь почувствовал себя счастливым: в храм пришла Маргет, и печаль моя улетучилась при одном взгляде на нее. Но лишь на время! Она меня не заметила, а я и не надеялся на такое счастье и потому не опечалился; я был доволен уже тем, что гляжу на нее, дышу одним с ней воздухом, восхищаюсь всем, что она делает, всем, чего не делает, и радуюсь своей привилегии; потом я заметил, что она то и дело оборачивается, словно ненароком, и смотрит через левое плечо; тогда и я обернулся — что там такого интересного? И, конечно, обнаружил, что ее привлекало, — Эмиль Шварц. Я и раньше испытывал к нему неприязнь, но теперь ощутил лютую ненависть и до конца службы смотрел то на него, то на Маргет.
Когда служба закончилась, я, выйдя из храма, стал невидимкой, намереваясь последовать за Маргет и возобновить ухаживания. Но она не появлялась. Вышли все, кроме этой парочки. Через некоторое время Маргет выглянула наружу, посмотрела по сторонам — все ли разошлись, обернувшись, кивнула головой и поспешно покинула церковь. Я огорчился: это означало, что ухаживания возобновит мой двойник. Потом появился Шварц, и я последовал за ним — все вверх и вверх по узкой, тускло освещенной лестнице, которой пользовались крайне редко; она вела в роскошные апартаменты покойного мага в южной башне замка. Шварц вошел и тотчас прикрыл за собой дверь, но я, не дожидаясь приглашения, проник в комнату сквозь тяжелые деревянные створки двери и замер, выжидая. В другом конце комнаты пылал огромный камин, и возле него сидела Маргет. Она поспешила навстречу гнусной нежити, кинулась в его объятия и поцеловала его, а он — ее; потом снова — она, снова он и так далее и так далее, и мне стало тошно от этого зрелища. Но я терпел, я решил узнать все до мельчайших подробностей, выпить горькую чашу до дна. Тем временем они — рука об руку — подошли к кушетке, уселись, тесно прижавшись друг к другу, и все началось сначала — они поцеловались — раз, другой, третий — ничего отвратительнее я в своей жизни не наблюдал. А Шварц своими нечестивыми пальцами приподнял ее прелестное личико за подбородок — я бы никогда не отважился осквернить свою святыню, — заглянул в лучистые глаза Маргет, мои по праву, и лукаво сказал:
— Ах ты, маленькая предательница.
— Предательница? Я? Почему, Эмиль?
— Ты не сдержала свое слово вчера вечером.
— Ошибаешься, Эмиль, сдержала.
— Кто угодно, но не ты! Ну, скажи, что мы делали? Куда ходили? И за дукат не вспомнишь!
Лицо Маргет выразило удивление, потом замешательство, потом — испуг.
— Странно, — молвила она, — очень странно… необъяснимо. Мне кажется, я позабыла все на свете Но помню наверняка — я вышла из комнаты и бродила где-то почти до полуночи; я знаю это, потому что мать корила меня и дознавалась, почему меня так долго не было. Мать очень тревожилась, а я ужасно трусила, как бы она не догадалась. А что было до этого — совершенно вылетело из головы. Ну не странно ли?
Тут дьявол Шварц весело рассмеялся и пообещал разгадать загадку за один поцелуй. И он рассказал Маргет, как встретил ее; она брела, будто во сне, и мечтала о нем; как он обрадовался, увидев, что она целует воздух, воображая, что целует его. Оба посмеялись над этим забавным случаем, выбросили его из головы и снова принялись осыпать друг друга ласками, нежными словечками и вовсе позабыли о происшествии.
Они разглагольствовали о «счастливом дне» — слова эти жгли меня, как раскаленные уголья! Осталось лишь уговорить мать и дядю, они, конечно, согласятся. И парочка размечталась о будущем — влюбленные строили его из солнечного света, радуг и веселья; они так упивались своими золотыми мечтами, что вовсе захмелели от счастья: слова уже не могли выразить предвкушение блаженства и замирали на губах, уступая место истинно богатому языку любви, молчаливому общению душ — вздымающаяся грудь, глубокий вздох, долгое объятие, голова на плече у возлюбленного, затуманенные негой глаза, нескончаемый поцелуй…
И тогда я утратил всякое самообладание! Проплыв по воздуху, я окутал их, будто невидимое облако! В мгновение ока Маргет превратилась в Лисбет: она вскочила, воспламененная божественной страстью ко мне; я отступал все дальше и дальше, и она послушно следовала за мной; но вот я остановился, и она, задыхаясь, упала ко мне в объятия, прошептав:
— О, мой единственный, кумир мой, как тягостно тянулось время ожидания, умоляю, не оставляй меня одну!
Двойник поднялся очень удивленный, вытаращился на Маргет с дурацким видом, задвигал беззвучно губами, тщетно пытаясь что-то сказать. Вдруг его осенило, и он направился к девушке со словами:
— Опять сонохождение — однако как это быстро на нее находит!.. И как она удерживается в такой наклонной позе и не падает?
Двойник подошел к нам, продел сквозь меня руки и обнял Маргет.
— Проснись, дорогая, — заклинал он ее с нежностью, — стряхни с себя сон, невыносимо видеть тебя такой.
Лисбет высвободилась из его рук и бросила на него взгляд, полный удивления и оскорбленного достоинства, сопроводив его возмущенным:
— Вы забываетесь, господин Шварц!
С минуту змей не верил своим ушам, потом опомнился и сказал:
— О, приди в себя, дорогая, мне мучительно видеть тебя в таком состоянии. А не можешь проснуться, поди приляг на диван, усни настоящим сном; а я буду твоим любящим стражем, моя дорогая, и уберегу тебя от чужих глаз. Пойдем, Маргет, прошу тебя!
— Маргет? — глаза Лисбет вспыхнули от гнева. — Какая Маргет, скажите на милость? За кого вы меня принимаете? И почему позволяете себе такую фамильярность? — Лисбет немного смягчилась, заметив его жалкую растерянность и горестное недоумение, и добавила: — Я всегда проявляла к вам учтивость, господин Шварц, и это очень недобро с вашей стороны — оскорблять меня столь бессмысленным образом.