Теперь Констанс сердилась все больше, когда я требовала, чтобы Чарльз уехал. Раньше она всегда слушала меня и улыбалась, и сердилась лишь тогда, когда мы с Ионой безобразничали. Но теперь она часто хмурилась, как будто я вдруг стала ей неприятна.
– Я же тебе говорила, – отвечала она, – сколько раз я тебе говорила, что не желаю больше слушать твои глупости про Чарльза. Он наш двоюродный брат, его пригласили пожить, и уедет он тогда, когда будет готов уехать.
– Дяде Джулиану от него делается хуже.
– Он просто пытается отвлечь дядю Джулиана от грустных воспоминаний. И я с ним согласна. Дяде Джулиану следует быть повеселее.
– Отчего ему веселиться, если он умирает?
– Я плохо исполняла свой долг, – сказала Констанс.
– Не понимаю, что это значит.
– Я прячусь здесь, – медленно заговорила Констанс, будто неуверенная, что правильно строит предложение. Она стояла возле плиты, освещенная солнцем, ее волосы и глаза ярко сияли. Но она не улыбалась, а медленно продолжала: – Я допустила, чтобы дядя Джулиан жил прошлым и в особенности снова и снова проживал тот самый ужасный день. Я допустила, чтобы ты бегала, как дикарка; когда ты в последний раз причесывалась?
Я не могла позволить себе злиться, в особенности злиться на Констанс. Но я хотела, чтобы Чарльз умер. Констанс нуждалась в защите сильнее, чем раньше; она пропала, если я разозлюсь и отвернусь от нее. Я осторожно начала:
– На Луне…
– На Луне, – повторила Констанс и неприятно рассмеялась. – Это все моя вина, – сказала она. – Я не понимала, как ошибалась, когда пустила наши дела на самотек, потому что мне хотелось спрятаться. Это несправедливо по отношению к тебе и дяде Джулиану.
– А Чарльз еще и чинит сломанную ступеньку?
– Дяде Джулиану следует находиться в клинике, где за ним будут ухаживать сиделки. А ты… – Вдруг она широко распахнула глаза, будто снова увидела прежнюю Меррикэт, и протянула ко мне руки. – Ох, Меррикэт, – сказала она и тихо рассмеялась. – Послушать только, я тебя браню! Как глупо с моей стороны.
Я бросилась к ней и обняла.
– Констанс, я тебя люблю!
– Ты добрая девочка, Меррикэт, – сказала она.
Вот тогда-то я ушла от нее и вышла в сад, чтобы поговорить с Чарльзом. Я заранее знала, что мне не понравится разговаривать с Чарльзом, но понимала – еще немного, и будет поздно разговаривать с ним вежливо, поэтому надо сделать это прямо сейчас. Сейчас, когда фигура Чарльза маячила в саду, даже наш сад показался мне чужим. Я видела, что он стоит под яблонями, и рядом с ним яблони кажутся маленькими и скрюченными. Я вышла из кухни и медленно направилась к нему. Я пыталась думать о нем благосклонно, впервые за все время, но стоило вспомнить, как ухмылялось его большое белое лицо за столом напротив меня, как наблюдало за мной и ловило каждое мое движение, как тут же мне хотелось наброситься на него с кулаками и бить, пока он не уйдет. Затоптать до смерти и смотреть, как он умирает на траве. Поэтому я подошла к Чарльзу, твердо решив быть вежливой с ним.
– Кузен Чарльз? – окликнула я, и он обернулся. Я подумала – вот бы увидеть, как он умирает! – Кузен Чарльз?
– Ну?
– Я решила вас попросить – пожалуйста, уезжайте!
– Ладно, – сказал он. – Ты попросила.
– Вы уедете?
– Нет, – ответил он.
Я не знала, что еще сказать. Я видела, что он нацепил отцовскую золотую часовую цепочку, с расплющенным звеном, и мне не нужно было смотреть, чтобы знать – у него в кармане часы нашего отца. Я подумала, что завтра он наденет перстень-печатку; может быть, заставит Констанс надеть мамино жемчужное ожерелье.
– Держитесь подальше от Ионы, – предупредила я.
– Между прочим, подумай, кто останется здесь через месяц? Ты, – не затыкался он, – или я?
Я побежала назад в дом, прямо в комнату отца, где схватила туфлю и стала колотить ею о зеркало над комодом, пока зеркало не пошло трещинами. Потом я пошла к себе и заснула у окна, положив голову на подоконник.
В те дни я помнила, что нужно быть добрее к дяде Джулиану. Меня печалило, что он все больше времени проводит в своей комнате, завтракает и обедает с подноса, и только изредка ужинает с нами в столовой под презрительным взглядом Чарльза.
– Может, ты сама будешь его кормить? – как-то раз спросил Чарльз у Констанс. – Еда валится у него изо рта.
– Я не нарочно, – отвечал дядя Джулиан, глядя на Констанс.
– Ему следует надевать детский слюнявчик, – со смехом заметил Чарльз.
Утром, пока Чарльз сидел на кухне и поглощал огромные порции картофеля и ветчины, яичницу и горячие бисквиты, пончики и поджаренный хлеб, дядя Джулиан дремал в своей комнате над горячим молоком. Иногда, когда он звал Констанс, Чарльз говорил:
– Скажи ему, что ты занята; ты не обязана бросаться к нему каждый раз, как он обмочится в постели; ему просто нравится, чтобы мы прыгали вокруг него.
Солнечным утром я всегда завтракала раньше Чарльза, и, если он спускался до конца завтрака, я уносила свою тарелку в сад и сидела на траве под каштаном. Однажды я принесла дяде Джулиану молодой лист каштана и положила его ему на подоконник. Я стояла снаружи, в солнечном свете, и смотрела, как он неподвижно лежит в темной комнате, и ломала себе голову, какое еще доброе дело сделать. Я думала о том, как он лежит там в одиночестве и видит сны, которые видят только старики. И я пошла на кухню и сказала Констанс:
– Ты испечешь дяде Джулиану на обед маленький мягкий кекс?
– Она сейчас слишком занята, – ответил Чарльз с набитым ртом. – Твоя сестра работает, как вол.
– Так ты испечешь? – настаивала я.
– Извини, – сказала Констанс. – У меня слишком много дел.
– Но дядя Джулиан умирает!
– Констанс слишком занята, – продолжал вмешиваться Чарльз. – Беги, играй.
Однажды я проследила за Чарльзом, когда он пошел в деревню. Я остановилась возле черного камня, потому что в этот день мне идти в деревню не полагалось, и смотрела, как он шагает по главной улице. Остановился, чтобы поболтать минуту со Стеллой, которая вышла на порог своего кафе погреться на солнце, и купил газету; когда я увидела, как он подсаживается на скамью к другим мужчинам, я развернулась и пошла домой. Если в следующий раз я пойду за покупками, Чарльз будет одним из тех, кто провожает меня взглядом, когда я прохожу мимо. Констанс работала в саду, а дядя Джулиан спал на солнышке в своем кресле. Когда я смирно присела на скамейку, Констанс спросила, не оборачиваясь:
– Где ты была, Меррикэт?
– Гуляла. Где мой кот?
– Думаю, – сказала Констанс, – что нам следует запретить тебе эти прогулки. Пора тебе вести себя поприличнее.
– Это «мы» подразумевает тебя и Чарльза?