– Погоди-ка, – остановил Уайетта один из аспирантов. – Это как? Без члена?
– Ну, со временем они его нашли, – объяснил Уайетт. – Итак, Гор подрос и стал сражаться не на жизнь, а на смерть с дядей Сетом. Заметьте, Сет – олицетворение хаоса; возможно, зря он разрезал на куски своего брата, но при этом Сет убил Апопа – воплощенное зло в виде змея. Таким образом, Сет скорее Локи, нежели Танос. Короче, Гор выиграл сражение с дядей и стал правителем царства живых, а его отец – правителем царства мертвых. И все потому, что мамаша Гора поимела мертвого парня.
– Надо же, как все запутано, чувак! – заметил один из аспирантов. – Совсем как Гамлет.
– Леди и джентльмены, я все сказал, – ухмыльнулся Уайетт.
Я встала, оставив недоеденный сэндвич.
– Мои извинения, – заявил Уайетт, который вовсе не выглядел виноватым. – Похоже, мы испортили Олив аппетит.
Я откусила еще кусок, исключительно из чувства противоречия, и едва не сломала зуб о камешек.
– Ты ведь должна понимать, что в слове сэндвич
[14] содержится скрытый намек на наличие песка, тем более в пустыне, – заметил Уайетт.
Покинув шатер, я отправилась в вади пописать. И уже застегивала штаны, когда за спиной раздался голос Уайетта:
– Олив, валяй, не стесняйся. Можешь не обращать на меня внимания.
– Что ты здесь делаешь?
– Полагаю, то же, что и ты.
Я гордо прошествовала мимо, размышляя о том, может ли член обгореть на солнце и почему Уайетт так меня бесит. За ланчем он, конечно, выделывался, но я это уже проходила, а вот остальные студенты явно считали его забавным.
– Почему ты все превращаешь в шутку?
Уайетт застыл, с руками на ремне.
– Олив, возможно, далеко не все. Возможно, я просто хочу, чтобы меня видели таким.
– Необязательно прямо-таки из штанов выпрыгивать, чтобы оказаться в центре внимания.
– Ты, наверное, слышала, что в честь моего дедушки назвали крыло в Метрополитен-музее, а за моей спиной четыре поколения выпускников Йеля?
Вот уж поистине самовлюбленный кретин!
– Ну и что с того?
– Но вот чего ты наверняка не слышала, так это того, что мой отец умудрился промотать семейное состояние за время существования одного-единственного поколения и он ненавидит меня всеми фибрами души, ведь один из его сыновей умер, и папаше хотелось бы, чтобы это был я. А еще я с отличием окончил Кембридж, потому что до крови рвал жопу, а не потому что мне везде давали зеленый свет. И все же людям почему-то проще считать меня очередным титулованным идиотом. – Растерянно заморгав, Уайетт пробормотал: – Впрочем, зачем я тебе все это рассказываю?
– Тебе следует рассказать об этом всем остальным. Тогда они тебя еще больше полюбят.
Уайетт на секунду притих, а потом задумчиво произнес:
– А знаешь, древние египтяне верили в магическую силу слов и в то, что, если ты их произнесешь, случится нечто такое, чего тебе вовсе не хотелось бы. Поэтому в текстах убийство Осириса описывается исключительно иносказательно. И вероятно, именно поэтому мы не признаемся, какое желание загадали, задувая свечи на день рождения, и не говорим вслух о своих самых смелых мечтах. Ведь даже страшно представить, как изменится наша жизнь, если мы все это озвучим. – (Я услышала, как звякнула пряжка его ремня.) – А теперь советую тебе удалиться, если я, конечно, не ошибся в тебе, недооценив твою сексуальную раскрепощенность.
И на обратной дороге к раскопкам я вдруг поняла, что, несмотря на три года совместной работы, я только сейчас познакомилась с Уайеттом Армстронгом.
Сна нет ни в одном глазу, и незадолго до рассвета я наконец сдаюсь. Сажусь за кухонный стол и пью кофе, ковыряя пятно на салфетке. Я знаю, почему мне приснился такой сон. Во время нашей дискуссии с Вин по поводу незаконченного прошлого, как я ни старалась сосредоточиться на Брайане, в памяти неизменно всплывал Уайетт.
На кухне появляется Брайан в пижамных штанах и в футболке – бледный, такой же измученный, как и я. Он останавливается передо мной, раскачиваясь на пятках.
– Привет, – говорит он и, увидев мое мрачное лицо, спрашивает: – Я что, опять сделал что-то не так?
Брайан чуть что всегда винит себя, и это, к сожалению, моя работа. Но дело не в нем, дело в нас. Я заставляю себя посмотреть ему в глаза:
– Ты когда-нибудь чувствовал себя… абсолютно опустошенным?
Брайан пристально всматривается в меня – я уже видела его таким в лаборатории, когда он пытался понять, почему эксперимент идет не по плану, – после чего притягивает к себе:
– Я знаю тебя как облупленную. И непременно приведу в чувство.
Похоже, Брайан пришел к выводу, что я говорю не о нашем супружестве, а о себе. Ведь наши отношения всегда были крепкими как скала. Вот потому-то он, ничтоже сумняшеся, и отправился к Гите домой. Вот потому-то моя бурная реакция и застала его врасплох. Я всегда безраздельно доверяла мужу, тогда почему этого не происходит сейчас?
«Ты счастливица, – говорю я себе. – У тебя такой замечательный муж. Прекрати зацикливаться на негативе, старайся мыслить позитивно».
Я прижимаюсь к мужу:
– Брайан, если я забыла это сказать… Так вот, я тебя люблю.
Он нежно гладит меня по спине:
– Я знаю.
Я знаю.
Неожиданно я вновь сижу в машине под проливным дождем в Каирском аэропорту и смотрю на вселенский потоп за ветровым стеклом. Меня вдруг начинает трясти.
Увидев, что я вся дрожу, Брайан кладет руки мне на плечи:
– С тобой все в порядке?
– Да, – отвечаю я и говорю себе: «Да-да, у меня все отлично».
Приехав к Вин, я обнаруживаю, что она спит. Феликс еще не вернулся с работы, поэтому я навожу порядок на кухне и проверяю запас лекарств. Затем подхожу к столу в коридоре, достаю из ящика ключ на ленточке. И открываю запертую комнату, в которой хранятся картины.
Я точно знаю, где находится портрет Вин, тот самый, что написал Тан. Вытащив полотно, спрятанное за тремя другими холстами, я вглядываюсь в лицо натурщицы, пытаясь разгадать ее секрет. Она смело смотрит в глаза зрителю, словно приглашая в сообщники.
Или, возможно, я вижу то, что хочу видеть.
Я смотрю на пологие холмы ее грудей, на нежную ямку пупка, на руку, спрятанную между бедер. Я помогала Вин одеваться и раздеваться. Купала ее. Для меня ее тело – область моей ответственности, и я внимательно слежу за появлением признаков распада. Но эта картина была алтарем, сооруженным в честь Вин, местом поклонения музе художника.
Поставив картину на место, я запираю дверь, возвращаю ключ в ящик. Затем спускаюсь проверить, как там Вин. Она уже проснулась и сидит в постели.