– Олив… – Уайетт царапает щетиной мою шею. – Господи! – Мы представляем собой сплошное сплетение рук, губ, пуговиц, рукавов, но, когда Уайетт уже готов стащить с меня оставшуюся одежду, я стыдливо запахиваю рубашку, и он тотчас же замирает. – Ты передумала?
Я качаю головой:
– Уайетт, я, наверное, выгляжу слишком доступной.
– Ты выглядишь сногсшибательно.
– Ты так говоришь, потому что хочешь забраться ко мне в трусы.
– И это тоже, – ухмыляется Уайетт. – Но я говорю чистую правду.
– У меня есть ребенок. Я уже старая…
– Я на три года старше тебя. – Уайетт берет мое лицо в ладони. – Дон, если хочешь, я покажу тебе шрам от аппендицита и место, где у меня вроде намечается плешь, а ты – свои растяжки и морщинки. Впрочем, сейчас меня больше интересуют кое-какие другие местечки, которые по-прежнему великолепны.
Я тяну его за волосы:
– У меня нет морщинок. А ты пока не лысеешь.
– Слава богу! – отвечает Уайетт, и моя рубашка падает на пол.
Его рука пробирается под кружево бюстгальтера. Сердце бьется как сумасшедшее под его ладонью.
Я сдергиваю с Уайетта простыню, крепко сжимаю его и начинаю нежно поглаживать, наблюдая за тем, как он выгибается дугой, так что вздуваются жилы на шее.
– Еще рано. – Уайетт опрокидывает меня на спину, затем целует – очень долго, нежно и восхитительно, после чего начинает цитировать: – «Ты появилась на свет подобно богине. Твоя голова – это Ра. Твое лицо – Упуаут, „Открывающий пути“, твой нос – Божественный шакал… – Уайетт щекочет губами мои закрытые веки. – Твои глаза – два ребенка Ра-Атума. Твой язык – Тот. Твое горло – Нут. Твоя шея – Геб. – Руки Уайетта сжимают мне плечи, язык очерчивает мои груди. – Твои плечи – Гор. Твои груди – Он, что ублажает дух Ка Ра». – Уайетт поднимает на меня глаза. – Примечание: они ублажают и меня тоже.
Я чувствую, как руки Уайетта пробираются вверх по моим бедрам.
– «Твои бедра – Священное речение и Священный скарабей… Твой живот – Двуглавый лев… – Согнув мои ноги в коленях, Уайетт раздвигает их и устраивается между ними. – Твое лоно – Исида и Нефтида. Нет ни одной части тебя, которая не была бы божественной». – Его губы впивается в меня.
В этот момент я остро чувствую каждую секунду, проведенную вдали от него. Он дарит мне жизнь. Когда Уайетт, подняв голову, скользит вверх и входит в меня, я обвиваю его руками и ногами, словно это единственное, что я могу сделать, чтобы удержать его в себе.
Уже после я поворачиваюсь на бок, и Уайетт, свернувшийся калачиком сзади, смеется, когда я широко зеваю.
– Когда-то мы делали это по три раза за ночь, – говорю я.
– Наверное, мы все-таки уже старые, – признается Уайетт.
Я заглядываю себе в душу в поисках раскаяния, но не нахожу даже намека. Никакого чувства вины, никакого приступа стыда.
И чего теперь ждать? Ведь что сделано, то сделано.
Уайетт накрывает рукой мягкую округлость моего живота – лишние пять фунтов, с которыми я безуспешно боролась всю жизнь.
– Знаешь, жаль, что я этого не видел.
– Как я толстела?
– Нет. Как ты носила под сердцем ребенка.
Я прижимаю к себе руку Уайетта и зажмуриваюсь так крепко, что больно глазам. Затем поворачиваюсь к нему лицом:
– Хочу, чтобы ты думал обо мне за секунду до поцелуя. Когда ты совсем близко и ничего не видишь, а только чувствуешь биение пульса в воздухе. Вот так.
Уайетт придвигается ко мне.
– Сейчас? – шепчет он.
– Сейчас, – киваю я.
Я целую Уайетта долго-долго, пока он не начинает беспокойно шевелиться, пока я не начинаю чувствовать его запах на своей коже, пока я не обретаю способность видеть с закрытыми глазами. Когда мы наконец отрываемся друг от друга, Уайетт улыбается ленивой улыбкой. Затем заправляет прядь волос мне за ухо.
– Ты опять где-то далеко. Заставляешь меня еще раз тебя запоминать, да?
Я снова целую его, проглатывая ответ.
Neheh djet. Нехех и джет. Время цикличное и время линейное. Древние египтяне верили, что мир устроен согласно обоим принципам. Лежа в объятиях человека, которого я когда-то любила и, быть может, никогда не переставала любить, я болезненно ощущаю, сколько лет прошло с нашей первой встречи, но при этом мне кажется, будто все было словно вчера.
Интересно, что произойдет, если мне придется оправдывать свои действия в Зале двух истин? Объявят ли меня праведницей, akhu, или я буду навеки проклята, mut, обречена? Совершила ли я нечто предосудительное или просто позволила себе близость с человеком, предназначенным мне судьбой?
В загробном мире праведники и грешники находились в одном и том же пространстве. В «Книге врат» Нового царства, более позднем заупокойном тексте, описано озеро, вода в котором становится прохладной для праведников и превращается в языки пламени для грешников.
Я засыпаю беспокойным сном, думая об огне и утоплении, и просыпаюсь оттого, что дверь комнаты Уайетта распахивается настежь. Забыв на секунду, где нахожусь, я резко сажусь на кровати. Уайетт любезно накидывает на меня простыню. Солнечный свет щедро заливает крошечную комнату. Моя первая мысль, что мы проспали, но потом я вспоминаю, что сегодня пятница, наш выходной день. На пороге стоит Альберто. И внутри сразу все обрывается: я наконец-то дала ему реальный повод меня презирать. Однако он, кажется, ничего не замечает.
– Дейли здесь! – выпаливает он.
– Твою мать! – Уайетт выпрыгивает из кровати, хватает брошенную на стул одежду, вставляет ноги в ботинки. Проводит пятерней по всклокоченным волосам, пытаясь придать им видимость порядка. После чего вихрем мчится по коридору, бормоча на ходу: – Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать!
Альберто смотрит на меня вытаращенными глазами:
– Тебе, пожалуй, лучше одеться.
Интересно, сообщил ли Уайетт, что я попросила разрешения участвовать в раскопках, и не грозят ли ему неприятности за то, что он нанял меня без ведома спонсора?
– По-твоему, Дейли может не одобрить моего присутствия здесь?
– Угу, – хмыкает Альберто. – Можно и так сказать.
Я показываю Альберто на дверь, выразительно округляя глаза, чтобы он закрыл ее с той стороны, после чего накидываю на себя вчерашнюю одежду. Заплетая на ходу косу, я вбегаю в кухонную зону проверить, как там Уайетт.
За кухонным столом – женщина с копной волос цвета воронова крыла, в светлой льняной рубашке и рваных джинсах, которые, судя по искусно проделанным прорехам, стоят сотни долларов. Она сидит напротив Уайетта, они оба пьют чай.
– Он что, уже уехал? – запыхавшись, спрашиваю я.
Женщина поворачивается ко мне. У нее алая помада на губах, глаза цвета янтаря, идеальная осанка, и вообще она, возможно, самое красивое создание, которое я когда-либо видела. Уайетт же, красный как рак, дергает за воротничок рубашки, который и так расстегнут.