– Пожертвовать свое тело науке – тоже вариант. Но ты должна отдавать себе отчет, что с твоим телом может случиться такое, о чем ты даже не подозревала. Если честно, твой труп может стать учебным пособием в медицинской школе. Но с таким же успехом из тебя могут сделать филлеры для губ, или ягодичные имплантаты, или манекен для краш-тестов, или объект для препарирования будущими судебными экспертами на «Ферме» ЦРУ в Виргинии.
Вин вздрагивает:
– Не хочу оказаться между половинками чей-то задницы.
Она пытается шутить, но я понимаю все несколько иначе.
– Когда люди говорят подобные вещи, – деликатно начинаю я, – это свидетельствует о том, что они считают душу и тело чем-то неразделимым. И твоя душа останется здесь после смерти.
Вин поднимает лицо, и я вдруг вижу это: осознание того, что дорога просто… кончается. И никто не даст обещания, что потом будет что-то еще, – по крайней мере, пока у нас нет этому никаких доказательств.
– Вот облом, – качает головой Вин. – А мне так хотелось бы пойти на собственные похороны. Послушать, кто какие гадости про меня говорит.
– Одна моя клиентка хотела присутствовать на собственных похоронах. И она их устроила еще при жизни. Люди произносили панегирики, а она аплодировала вместе с остальными. Она танцевала, пила и потрясающе провела время.
– И ты можешь это организовать? – Вин явно потрясена.
– Мы, – поправляю я Вин, – можем сделать все. Шаблонов тут нет.
– Раньше я в шутку говорила Феликсу, что хотела бы, как Белоснежка, лежать в стеклянном гробу, пока не побывала в Британском музее и не увидела мумию. Но у меня не настолько развита склонность к эксгибиционизму, чтобы пойти на такое, даже если бы я выглядела достаточно хорошо для своих четырех тысяч лет.
В последний раз я видела мумию в египетском некрополе Туна-эль-Гебель, где находилась гробница богатой девушки по имени Исидора, жившей во II веке н. э. при римском владычестве. Она влюбилась в воина из Антинополя на восточном берегу Нила, но отец не одобрил выбора дочери. Тогда девушка решила бежать из дому, чтобы воссоединиться с любимым, но лодка, на которой она переплывала Нил, перевернулась, и беглянка утонула. В Древнем Египте любой, кто утонет в Ниле, автоматически становился hesy, или благословенным мертвецом. Безутешный отец построил для дочери усыпальницу в пустыне: каменное строение с осыпающимися ступенями. В гробнице были обнаружены десять строк греческого элегического дистиха: Внемли мне, это нимфы, водные нимфы, что взрастили тебя, о Исидора.
Теперь мумия Исидоры хранится в стеклянной витрине. Помню гладкий просмоленный шар ее черепа, черную дыру разинутого рта, блестящие зубы, проваленный нос. Узкую шею, видневшуюся из-под белой простыни, которой от ключиц до щиколоток было накрыто тело. И торчащие пальцы ног.
Ту гробницу мы осматривали вместе с Уайеттом.
Я трясу головой, чтобы выкинуть оттуда это имя.
– Древние египтяне бальзамировали покойников не только для того, чтобы они хорошо выглядели. Это был способ сохранить Хет – тело. Для достижения вечной жизни тело египтянина – вместилище души – должно было храниться вечно. Что отражало путь бога солнца Ра, который каждую ночь становился одним целым с телом Осириса, а каждое утро вновь возрождался.
– А как египтяне делали мумии?
– Жрецы удаляли внутренние органы, которые затем помещали в канопы, ритуальные сосуды, захораниваемые вместе с телом. Крышки каноп украшали головами охранявших их богов: Кебехсенуф, с головой сокола, охранял кишечник; Хапи, с головой павиана, – легкие; Амсет, с человеческой головой, – печень; Дуамутеф, с головой шакала, – желудок. Мозг вынимали через ноздри. Сердце оставляли на месте, поскольку древние египтяне считали его вместилищем личности и интеллекта. Затем тело обрабатывали натроном – специальной солью из высохших озер пустыни – и набивали льном, после чего заворачивали в льняные бинты общей длиной до сотни ярдов. Иногда в тело закладывали амулеты, молитвы и заклинания, а иногда их писали на бинтах. Бинты пропитывали смолой и снова обматывали ими тело, последний слой служил саваном. Вся процедура занимала семьдесят дней.
– Чтобы тело высохло?
– Да. Но в том числе и из-за звезды Сотис, которая за это время исчезала с небосклона и появлялась вновь уже во время ежегодного разлива Нила. Тут вам и смерть, и возрождение. Затем sem-жрец – как правило, старший сын – совершал церемонию «открытия рта», чтобы умерший мог есть, пить, говорить и заниматься сексом в загробной жизни. Мумию укладывали в саркофаг или несколько саркофагов, после чего погребальную камеру запечатывали. И так было до того, как археологи тысячи лет спустя решили поместить мумии в музеи.
Зал мумий в Каирском музее пользуется наибольшей популярностью. Здесь выставлены мумии множества фараонов: от Рамсеса II до женщины-фараона Хатшепсут и Сети I, который выглядит настолько живым, словно только что прилег вздремнуть. Там есть мумия погибшего в бою фараона, с раной над глазом размером с лезвие топора иноземного воина. От этого потока туристов, любопытствующих зевак, меня всегда бросало в дрожь.
– Исследование египетских гробниц, – продолжаю я, – имело огромное значение для увековечивания памяти погребенных. Но древние египтяне вовсе не собирались выставлять на обозрение потомков свои мумифицированные тела. Это ведь все очень личное.
Закончив рассказ, я обнаруживаю, что Вин с неподдельным интересом прислушивается к моей обличительной речи.
– А что было раньше? Смерть или Египет?
– Что? – удивленно моргаю я.
– Это твое увлечение, – осторожно говорит она.
– Мое – что? – переспрашиваю я.
– Твое увлечение. Египтом. То, что заставляло твое сердце биться быстрее. Для меня это было искусство. – Вин откидывается на спинку дивана. – Ты знаешь, кто такая Марина Абрамович? – (Я качаю головой.) – Звезда мирового перформанса. Она и ее партнер Улай творили вместе. В ходе одного из перформансов они, обнаженные, бежали навстречу друг другу, чтобы столкнуться. А еще заплели волосы в одну косу и семнадцать часов просидели вот так, спиной друг к другу. В тысяча девятьсот семьдесят седьмом году они, соединив рты специальным устройством, двадцать минут вдыхали выдохи друг друга, пока не потеряли сознание. В тысяча девятьсот восьмидесятые, когда я изучала историю искусства, они устроили перформанс, во время которого сидели напротив друг друга и семь часов молча смотрели в глаза партнера.
– Никогда не понимала, почему это считается искусством.
Вин поднимает брови.
– А разве любовь – это не искусство? – спрашивает она. – В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом Абрамович и Улай задумали свой последний перформанс. Они должны были пойти навстречу друг другу по Великой Китайской стене, с противоположных концов, встретиться ровно посередине, а затем пожениться. Перформанс назывался «Влюбленные». Но пока они планировали представление, Улай сообщил Марине, что у него есть другая женщина. Они расстались, но тем не менее решили завершить задуманное и пройтись по Великой Китайской стене. Их отношения вылились совсем не в то, на что они рассчитывали, но что могло быть более реальным, чем это действо? Итак, они стартовали. Их разделяло почти шесть тысяч километров. Абрамович лелеяла в душе надежду, что они снова могут быть вместе. Три месяца спустя они встретились. Однако Улай шел Марине навстречу совсем не так, как они запланировали. Он остановился и стал ждать в точке между двумя зубцами, поскольку там можно было сделать отличное фото воссоединения влюбленных. И в тот самый момент Марина Абрамович поняла, что не хочет возвращения Улая. – Вин покачала головой. – Отношения – это вовсе не про удачное фото. Это преодоление гор и пустынь; долгая дорога туда, где, как тебе кажется, и есть твое место; объятия партнера и осознание того, что ты для них не годишься. Вот что такое искусство.