Три месяца, две недели и один день - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Шишина cтр.№ 79

— Не уйма.

— Да, не уйма. Но целый месяц, — я провожу рукой по её волосам, перекинутым на левое плечо и так сильно контрастирующими с цветом одежды. Даже на расстоянии, не прижимаясь к ним лицом, чувствую приятный и сладкий запах шампуня. — Столько всего может пойти неправильно.

— И мы в том числе, так? Точнее я, — она покидает мои объятия так, будто и вовсе не находилась в них на протяжении как минимум десяти минут. Это исчезновение молниеносно заставляет меня ощутить пустоту там, где руки ещё несколько секунд назад чувствовали тепло и вызванный близостью уют. — Потому что ты нуждаешься в гарантиях, хотя и говоришь, что наперёд ничего нельзя утверждать. Это… это…

— Лицемерие? — подсказываю я, ведь это именно им, вероятно, и является. Я встаю, намереваясь коснуться, обнять и прижать её к себе в желании без слов сказать, что исправлюсь, что не буду просить больше того, на что она способна, и что велю Виктории отвалить, если потребуется. Но Лив словно вся съёживается, видя то, как я делаю шаг. Мое касание её левой руки, опустившейся на живот, буквально поверхностное и почти отсутствующее вопреки всему тому, чего я хотел от этого момента. — Ну что ты… Ты же ведь не ревнуешь?

— Думаю, я просто хочу побыть одна, — она отвечает слишком скоро даже для неё. Моя рука непроизвольно пытается её приобнять, чтобы сопроводить, но Лив отступает на полшага, и я не решаюсь предпринять новую попытку. — Но ты поезжай.

— Ты уверена? — она кивает, и меня охватывает чувство сокровенной и даже сакральной эмоциональной близости. — Хорошо, но я ненадолго.

***

— Отчего ты сегодня такой загруженный, мой милый брат?

Лилиан заботливо и взволнованно спрашивает об этом, помогая нашей матери нарезать ингредиенты для различных салатов. Я же просто сижу за разделочным островком на кухне и наблюдаю за синхронной и слаженной работой двух женщин, направленной на приготовление пищи для праздничного стола, за которым меня даже не будет, чтобы всё это попробовать. Моя сестра продержалась неожиданно долго для того, кто обычно всегда подмечает малейшие нюансы моего настроения и мгновенно интересуется вызвавшими его причинами. Сегодня же прошло никак не меньше получаса, будто она просто давала мне время сказать хоть что-то самому, но по какой-то причине с ней это даже тяжелее, чем с мамой. Наверное, потому, что мы родились почти одновременно, и ещё тогда между нами возникла особенная связь, чувствуя которую, я не хочу огорчать ту когда-то девочку, появившуюся на свет чуть позже меня, но всегда обращающуюся со мной так, будто это я незначительно, но младше. Приехав гораздо раньше Лилиан, к настоящему моменту я уже подарил родителям все подарки, что стало безмолвным знаком, свидетельством того, что я не останусь, и мне даже не пришлось облекать всё это в слова. Лилиан в свою очередь пропустила весь этот момент, а значит, не имеет ни малейшего понятия о том, что происходило здесь до её появления. Вот что конкретно делает определённо невозможным вновь обойтись тишиной, не прибегая к использованию речи.

— Оттого, что он не собирается оставаться с нами, — замечает мама, пока я по-прежнему соблюдаю молчание. Её вмешательство словно заставляет меня ожить, отвлечься от созерцания корзины с несколькими наборами разных конфет, упаковками чая и кофе и бутылкой шампанской, собранной мною с безусловной любовью, пусть и в самый последний день, и стоящей около моего левого локтя. Я сажусь прямее на своём стуле.

— Это не значит, что я вас не люблю. Я ведь приехал и никого не бросаю, мам. Не думаешь же ты, что, когда у Лилиан появится собственная семья, а следом и дети, она всё равно будет встречать каждый Новый год с вами? Нет, им с Тимоти будет проще оставаться у себя дома. Ты раздуваешь из мухи слона.

— Дерек.

— Сын, — одновременно говорят мне Лилиан и входящий на кухню отец, словно бы пытаясь меня урезонить. При всем моём желании раз и навсегда прояснить собственную позицию, но при этом показать, что я всё равно остаюсь их сыном, на которого они по-прежнему могут рассчитывать, некоторое укоряющее и пристыжающее осуждение на лицах сестры и папы заставляет меня заткнуться и сбавить обороты.

— Не нужно, Бенджамин. Я больше не хочу этих выматывающих сражений. Достаточно, — вытирая руки и после оставляя полотенце в покое сложенным на стол около газовой плиты, мама подходит к островку, разделяющему нас. Но он совершенно перестаёт иметь значение, когда она касается моей правой руки. — Ты прав, родной. Я ничего не могу от тебя требовать, к чему-то принуждать и на чём-то настаивать. Ты взрослый мужчина. Если всё выглядит так, будто я считаю, что ты непременно обязан спрашивать у меня разрешение на что бы то ни было, то знай, что мне очень жаль. Тебе не нужно моё одобрение, и ты не должен оставаться, когда это противоречит всему тому, что ты запланировал и чего желаешь. Да, мне будет грустно без тебя этой ночью, и рано или поздно твоя сестра тоже перестанет отмечать праздники с нами день в день, но и то, и другое нормально. Я понимаю это и хочу, чтобы вы знали… — теперь мою ладонь сжимают, а не просто касаются её, но это нисколько не больно, а скорее тепло, мягко и по-матерински внимательно. Я настолько боюсь спугнуть ход мыслей и рождаемые слова, что даже едва дышу и уж тем более не способен на то, чтобы хоть что-то вставить между фразами. — Когда бы вы не захотели приехать, мы с вашим отцом всегда будем вам рады. Это по-прежнему ваш дом. Он не перестал быть таким лишь из-за того, что вы двое больше не живёте здесь постоянно. Пока мы живы, он всегда будет принадлежать вам обоим. Это то, что никогда не изменится, и это касается и тех, с кем вы будете приезжать, — мама смотрит на меня со всей ответственностью за всё только что сказанное. Вес этого ощутим и серьёзен, и я думаю, что верю ей. Но от мысли, сколько всего она, вероятно, сделала со своей скрытой от посторонних глаз сущностью, чтобы произнести то, что, возможно, ей вовсе не хотелось говорить, мне становится не по себе. В том смысле, что слова — это ещё не действия, и даже если однажды Лив снова войдёт в этот дом, смогу ли я быть уверен в относительном принятии её, в каком бы качестве она здесь не оказалась? — В конце концов, не мне и не вашему отцу жить и быть с этими людьми, а вам. Мы же свой выбор сделали давным-давно. Теперь пришёл ваш черёд. Я же хочу сосредоточиться лишь на одной вещи. На своём внуке. Если для этого мне придётся с чем-то мириться, то так тому и быть.

— Мам.

— У нас с твоим отцом кое-что для тебя есть, Дерек. Мы сейчас вернёмся.

— Ну, на мой взгляд, это ещё не всё, — замечает Лилиан, когда мы с ней остаёмся наедине. Я смотрю на неё наверняка странно и мрачно, спрашивая себя, неужели она тоже думает, что с мамой будто что-то не то:

— О чём ты говоришь?

— О тебе, разумеется, — на моих глазах кто-то словно щёлкает выключателем, и моя сестра, моя красивая и любящая сестра, в основном всегда позитивная и излучающая розовый оптимизм, становится почти что грустной и терзающейся. — Давай, рассказывай, что ты сделал.

— Я ничего не делал.

— Ну да, конечно, — говорит Лилиан, и я явно слышу сарказм, скрывающийся за этими словами. — Вы, мужчины, никогда ничего не делаете, но всё-таки что-то да делаете, просто не замечаете этого или считаете это ерундой, но для нас всё вполне может быть иначе.