Три месяца, две недели и один день - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Шишина cтр.№ 65

— Нет, конечно, но ты весь светишься.

— Свечусь?

— Я давно не видела тебя таким наполненным радостью.

— Лив… думаю, у нас всё ещё может получиться, — в голове ни единой мысли, что я говорю, и можно ли вообще так. Слова просто оказываются в воздухе, настоящие, искренние и о важном, и я не жалею о них.

— Ох, Дерек.

— Возможно, я знаю, что ты сейчас скажешь, — этот её вздох… Не разочарованное, но обеспокоенное выражение лица. Обдумывающий мою возможную реакцию взгляд. Всё говорит в пользу того, что по её мнению я вряд ли разумен и логичен.

— Нет, родной, не знаешь, — качает головой мама, вытаскивая мои рубашки, чтобы сложить их более аккуратно и сохранить ткань наименее мятой. — Мне нравится то, что я сейчас вижу, если вы действительно сможете решить всё, что не так, и я не желаю, чтобы ты думал, что мне хочется портить твоё настроение, но с Лив… С ней ты податливый, и в противном случае… Я не знаю, какая между вами пробежала кошка, и что вообще сейчас происходит. Быть может, ты снова скажешь мне, что это совершенно не моё дело, но, пожалуйста, сынок, будь осторожен и держи ухо востро. Эта женщина… Причинив боль хотя бы однажды, человек очень легко может сделать это ещё раз, понимаешь?

— Понимаю, — отвечаю я, желая отвергнуть это осознание ко всем чертям, похоронить его глубоко внутри, чтобы оно просто умерло раз и навсегда и никогда больше не воскресало. Но слова и мысли, сосредоточенные лишь на заботе, для меня словно её противоположность и скорее яд, чем целебное лекарство, уж больно стремительно распространяющийся по всему организму. А я даже не могу это показать. Потому что наряду с теми же граблями передо мной и упорное желание убедить себя, что это всё к всеобщему счастью наконец может пройти и закончиться. Что моя мать действительно сможет быть только бабушкой. Но где та грань, за которой нескончаемый запас потребности верить превращается в розовые очки?

— Тогда между нами всё хорошо?

— Да, — да и что у нас может быть плохо? Выразив неуверенность в том, что то, что видится мне исключительно в благоприятном свете, действительно устойчивое и нисколько не шаткое, мама не создала проблему. Она лишь тихо высказала свою надежду, что я буду осторожен, рассудителен и не позволю себя запутать и сбить с толку, даже если это уже происходит. Поэтому разве похоже, что в моих проблемах виноват кто-то другой, но только не я? Думать так было бы вершиной неблагоразумия.

— Кстати, что мне сказать Лилиан? Она спрашивает, когда вы поедете выбирать кроватку. Твоя сестра, похоже, слегка помешалась.

— Ну уж точно не сегодня. Если всё будет хорошо, после моего возвращения. Но я позвоню ей перед посадкой.

— И нам после приземления тоже?

— Как всегда. Ты же знаешь, я никогда не забываю.

— И то верно. Для этого у нас с твоим отцом вырос временами чрезмерно ответственный и сознательный сын.

— Я не могу уйти, — выдавливаю я из себя без всяких уточнений, совершенно излишних и абсолютно ненужных. — Наверное, не смогу и после, — как часто мы рядом с теми, кто не всегда этого заслуживает? Как часто мы теряем самоуважение и унижаемся перед тем, кого любим, оказываясь на пути в бездну? Но, возможно, я уже лишился всяческого достоинства, а раз так, мне более незачем о нём переживать.

— Я знаю, родной. Знаю.

Мне по сути нечего на это ответить. Вскоре, проводив маму и заперев дверь, я едва остаюсь один, как почти тут же, взяв в руки телефон в связи с заигравшей мелодией, обнаруживаю входящий вызов от своего адвоката. В случае ответа Оливия может быть автоматически перенаправлена на автоответчик, но при наличии совместных дел, даже вроде бы решённых, люди данной профессии никогда не звонят просто так, без единого на то повода. И, можно не сомневаться, он будет дозваниваться до тех пор, пока мы не урегулируем всё, чем бы это ни было.

— Да.

— Мистер Картер. Здравствуйте. Вы можете сейчас говорить?

— Времени у меня немного, но да, я могу. А в чём, собственно, дело?

— Я занялся предварительной подготовкой итогового документа об отказе, который потребуется нам в феврале. Помимо фактов, что мы с вами уже обговаривали, вроде даты и имени ребёнка, в нём должно содержаться и наименование медицинского центра, где пройдут роды. Вы уже определились с этим вопросом?

— Нет, — и, невзирая на отсутствие стоящих и адекватных причин, идущих из головы, я думаю, что ненавижу вас. За напоминание о полузабытой истине, доставляющее мне новое страдание. — Но я сообщу вам, как только приму решение.

— Это серьёзно, сэр. Официальное заявление подлежит заверению у нотариуса. В нём не должно быть ошибок и фактических расхождений.

— Я это запомню.

— По возможности мне бы хотелось внести эти сведения до праздников, мистер Картер.

Я не совсем понимаю этой спешки, когда до родов ещё около двух месяцев, а отредактировать одно предложение, добавив в него несколько слов, можно и за пять минут хоть после рождения ребёнка. Но у всех, полагаю, разное отношение к собственным рабочим обязанностям. Если у нас, баскетболистов, Рождество и Новый год это дни, протекающие мимоходом между одной игрой и следующей, фактически незаметные на их фоне, то юристам вполне может быть гораздо сложнее втягиваться в привычный график после всех этих встреч с членами семьи и друзьями, обмена подарками и еды в необъятном количестве. Так ещё и деньги, должно быть, далеко не всегда гарантируют человеческое отношение, уважение твоих границ и обстоятельств и твою правоту, как клиента. Но сейчас мне вовсе не хочется указывать кому бы то ни было на причитающееся ему место. Проще не акцентировать внимание и просто прожевать всю эту ситуацию целиком.

— Я позвоню так скоро, как только смогу, — отвечаю я и кладу трубку, не дожидаясь новых слов. Это было бы уже выше моих сил. Я возвращаюсь к прерванным сборам в изменившемся к худшему настроении. Время до звонка Оливии оказывается уж слишком быстротечным, что, увы, вызвано вовсе не тем, что прошедших часа полтора мне категорически не хватило, чтобы сложить всё необходимое для грядущих десяти дней вне дома. С этим-то я справился, а вот с остальным, что вылезло в процессе…

— Алло.

— Это я. Я здесь закончила. Ты приедешь? — она кажется мне взволнованной мыслью о том, что, может, я брошу её. Внутри меня ощутимо и дико ёкает всё, что только можно. Ведь я одинаково страшусь и порвать с ней, и этой связи, которая так и держит меня словно на привязи.

— Да. Оставайся там, — ёмко отвечаю я и по звенящей тишине на линии понимаю, что, наверное, всё-таки слукавил. Мне не нужно обладать даром чтения мыслей и выуживать что-то из чужих голов, чтобы уловить напряжение в ответном молчании и то, как из моего собственного голоса утекла вся бывшая там сегодняшним утром нежность.

Я один сплошной сгусток отрицательной энергии. Лив, наверное, уловит эту фальшь и перемену, ну, по крайней мере, может так подумать, что знает меня нынешнего. Но разве я сам, очарованный словами и эмоциями, прозвучавшими во тьме ненастья, не рискую оказаться снова в дураках? Впрочем, деваться мне на самом деле некуда. Я забираю её из больницы, хотя из опасений, что голос меня подведёт, едва ли спрашиваю хоть о чём-то. И Оливия, надо отдать ей должное, тоже сохраняет гробовую тишину. Но это работает лишь до тех пор, пока мы не заходим в дом. В дом, который мой и только мой. Не её и не наш. Материально она ничего в него не вложила. На момент его приобретения её даже не было в моей жизни. А незначительные дизайнерские или функциональные изменения не в счёт.