— Ворчишь точно, как старуха, а так-то еще ничего, есть за что подержаться, — Юрко подсел рядом и приобнял жену, серебряная борода защекотала шею.
Ростовский боярин Георгий Андреевич раздобрел, округлился щеками, стараниями супружницы обзавелся солидным животиком, но был еще крепок, ловок, а раскосые глаза блестели все тем же озорным огоньком.
— Ну, и чего наши бабские разговоры подслушиваешь? — улыбнулась Евдокия. — Шел бы спать.
— Студено без тебя, греть иди.
— Да как идти? Она голос мой слушает да тихонечко лежит, а как замолкаю, так реветь начинает.
— Варьке прикажи, пусть понянчит.
— У нее и вовсе не заснет. Посиди со мной, — Дуня перебралась к мужу на колени, — я ее сейчас убаюкаю, гляди, она уже зевает. Спи, Параскевушка, спи.
Дочь улыбнулась, словно ей предлагали поиграть.
— Ну, что ты с ней будешь делать? А говорят, рать в Востока идет, — помолчав, добавила Дуня, — булгар на Волге пожгли. Люди дурное болтают. Что ж будет-то, Юрашик? — она плотнее прижалась к широкой груди мужа.
— Что будет, то и будет. К чему заранее гадать? — неопределенно махнул Юрий.
— И до нас дойдут? — Дуня беспокойно глянула на дочь.
— Чего ты вдруг всполошилась, мало ли чего на торгу болтают? Бог дает, живи пока, детей вон расти.
— Да так, отчего-то сегодня князя Константина вспомнила да княгиню его, царствие им небесное. Сгорели две свечечки, — Евдокия перекрестилась. — Не смогла она без него на этом свете жить, он помер, и она как травинка увяла.
— Из-за Липицы он заморил себя, совестливый был, не смог пережить, что столько людей православных в землю загнал. Хороший князь, да так вот случилось, — голос Юрия стал сухим.
— А князь Василько на матушку Марию похож, такой же веселый, добрый. К пирам да ловам только уж больно охоч, и наш старшой, дурной, за князем хвостом ходит. В молитвах не хотят прибывать, а все бы им озорничать, бедовым, — вздохнула Евдокия.
— Пусть княже порезвится, век его короток, блаженным стать успеет.
— Да ты чуешь чего? Ведаешь что дальше будет? — Дуня замерла в объятьях мужа, голубые глаза привычно встретились с карими. — Это ты ведун половецкий, и без кушака того треклятого, людей насквозь видишь, точно грамотицу читаешь.
— Скажешь тоже — ведун, — хмыкнул Юрий. — Был бы ведуном, — он склонился к самому уху жены, — сразу бы приметил, что ты мне тогда под Полоцком не тот пояс подсунула, да лопух в очах твоих девичьих утонул, так и не углядел.
Дуня охнула и попыталась вскочить с мужских колен, но крепкие руки усадили ее на место.
— Вот ведь, коза какая, два десятка лет вместе прожили, детей шестерых нарожали, я у князя милость заслужил, боярыней ее сделал, в Корчу эту болотную подарки родне ее недостойной отсылал, могилки наказывал прибрать, все для нее делал, а она, дочь дьяка церковного, так ведь и не призналась, — Юрий сурово сдвинул брови, но глаза смеялись. — Это ж как?
— Да я про то и думать позабыла, — замялась Евдокия. — А как ты, ладушка, догадался? — она виновато стала ласкаться к мужу.
— Ишь ты, ладушкой сразу стал. Простотой деревенской прикинулась да давай свою работу вместо пояса ведовского подсовывать. Мною-то добытый куда девала? Сожгла?
— Сожгла, — потупив очи, созналась жена. — Да как было не сжечь? Время шло, ты за поясом не являлся, а на меня беды одна за другой наваливаться стали. Вот я и решила, что Бог меня за ведовство наказывает, я нитки какие надо на базаре в Полоцке купила, тайком точно такой же пояс соткала, а бесовскую вещицу в костер кинула. И вот, не по
И вот, не поверишь, на следующий день муж помер, а через три дня и ты за мной явился. Ну, ты то не знал еще, что за мной, да и я не знала… А как ты догадался? — опять робко прошептала она.
— В Торопце пред князем Мстиславом на колени падала? Падала. Божилась, что ничего не везем? Божилась, распятьем себя осеняла. А станет дочь дьяка церковного богобоязненная божиться, ежели колдовское прячет? Верно, не станет, грех ведь большой. Стало быть, что? — Юрий хитро прищурился. — Правильно, обвела меня коза моя вокруг пальца, — он слегка ущипнул ее пониже спины. — Я при свете дня тайком сверточек развернул да стал смотреть, а пояс-то новый.
— Отчего ж ты меня бранить не стал, а смолчал? — Евдокия коснулась губами грубой мужской щеки.
— А чего ж бранить без толку, коли поворотить ничего нельзя. Сам виноват, не являлся долго. Да и ссориться с тобой не с руки было после такой-то ночи жаркой, еще хотелось. Вот и смолчал. Решил, я не разобрал, так и другие проглотят, главное донести.
— Ну, все же мне совестно было, что я княгиню обманывала, но признаться я не могла, она в силу древнюю так верила, — Дуня разволновалась, перед глазами стояло лицо добродушной Марии.
— Так и Мстислав верит, Удатным себя кличет, мнит небось, что пояс его ведовской с Калки домой принес. А это подлость и трусость его спасли, а не пояс твой, — Юрий стал мрачным. — Столько людей погубил, а они спастись бы смогли
[77].
— Так, бают, проиграли же битву. Вы не успели с подмогой подойти, бродники предали, половцы дрогнули. Вот все бедой и оборотилось. А Мстислав удачлив, так и сумел убежать, а другие князья не успели, вот их поганые и похватали.
— А не бают там, что он, спасаясь, на Днепре от страха велел все лодьи оттолкнуть от берега, чтобы поганые в них не сели да его не догнали? А на этих лодьях православные вои могли бы спастись, а так их, как кур, у берега переловили.
— Я того не знала, — Дуня зябко повела плечами.
— За колдовство кровью платить нужно.
— Так пояс же мой не настоящий!
— Каждому по вере его. Ярослав Всеволодович вот тоже верит, что пояс Всеслава Чародея на себе носит. Как Василько нашего женили, на пиру князь Ярослав потешался надо мной, мол, баба твоя тебя обхитрила. И давай мне во хмелю сказывать. Когда-то давно явился к нему в Торжок человек один да вещицу занятную принес — пояс князя Полоцкого. «Откуда у тебя это?» — спросил Ярослав, а тот ему и отвечает: «Сестра моя — жена Юрки Половчанина у мужа пояс выкрала да мне, любимому братцу, передала. Побожиться могу, что пояс тот!» Рассказал мне это князюшка и ну хохотать. А я гляжу — а на нем кушак твой свадебный, сам ведь на торгу ярославском выбирал. Вот и выходит — был один пояс ведовской, а теперь два по Руси гуляют. Еще увидишь, Ярослав у нас в великих князьях ходить станет.