В отличии от Куничей Дуне сесть никто не предложил. Княжий холоп указал ей шуя
[71] от тиуна. За ней бочком протиснулся и Акинф.
— Начнем, — махнул тиун.
От Куничей речь держал толстяк-посыльный. Он поведал, что на княжьем пиру Юрка Половчанин, упившись крепко, стал приставать к почтенному Евстафию Куничу со сватовством сестрицы его Евпраксии, да так настырно донимал почтенного боярина, что тот дал добро. А Юрка, мол, боялся, что по утру Евстафий Кунич от слов своих отречется, да ударил с ним по рукам, кто отступится от ряда — платить двенадцать гривен. И слышали то многие мужья нарочитые. А раз баба оная — жена покойного Юрия, стало быть, ряд нарушен, пусть вдова платит за мужа своего непутевого.
— Он вам не Юрка, а Георгий Андреич! — выкрикнула Евдокия. — А я не вдова. Муж мой живой!
За спиной недовольно крякнул Акинф. Дуня уловила, как вздрогнул меньшой Кунич, как едва заметно дернул за полу кожуха старшего. Но Евстафий суровым взглядом осадил брата.
— Живой не живой, — между тем помахал рукой толстяк, — ряд нарушен — плати.
— А можно ли договор, заключенный во хмелю да на словах, подлинным считать? — выступил Акинф, приглаживая бороду. — Завтра ты напьешься да по рукам со мной ударишь, что ты мой холоп, так что ж, в услужение пойдешь? Сам же сказал — Георгий крепко пьян был, а пьяный нешто понимает, что творит. Он и во сто гривен ряд принять мог. Хмельного, что дитя малое, обмануть не сложно. Ну? — Акинф самодовольно глянул на толстого.
— Да не так уж он и пьян был, — пошел на попятную куничев челядин, — говорил складно, с пира на своих ногах ушел.
— Врешь, — зашумели вои из передних рядов. — Горыня его у ворот ждал и до двора на себе тащил. Мы то видели, можем побожиться.
Толстый явно растерялся. Но тут встал Евстафий, неспешно оправив пояс, он махнул челядину отойти.
— Если Юрка был пьян да не понимал, что творит, то отчего он, по утру протрезвев, не явился да от ряда не отказался?
— Так может и отказался, может и ходил к вам, нешто вы теперь сознаетесь? — не сдавался Акинф.
— Не отказался. Подарки Евпраксии носил. Вот, обручья серебряные, для нее купленные, — Кунич брезгливо кинул на снег два широких браслета. Их сразу подхватил толстяк и понес княжьему тиуну.
— Так может и не он дарил? — упирался защитник Евдокии.
Евстафий слегка махнул головой и из толпы выбежал сгорбленный мужичек.
— Вот, златарь, подтвердить может.
— Могу. У меня Половчанин брал, сказывал — для невесты-боярышни.
«Ох, Юрашик, был бы ты рядом, уже бы за чуб оттаскала, — вздохнула Евдокия. — Видать, проиграно наше дело».
Но Акинф сдаваться не собирался:
— Если гость заключил ряд о продаже, скажем, струга торгового да ударил по рукам, а потом от слова своего отказался и новый ряд с другим заключил, то какой ряд из двух следует исполнить? — старик обвел собравшихся совиными глазами.
— Это ты к чему сейчас? — не понял толстяк, куда клонит соперник.
— А к тому, что еще раньше Георгий Андреич обещался жениться на Евдокии Яковлевне. И ряд тот на шесть лет ранее был заключен, — дед самодовольно улыбнулся.
— Кто подтвердить то сможет? — скрестил руки на груди Евстафий.
— Я смогу! — на пороге терема стоял сам князь.
Все разом притихли. Константин медленно с достоинством сошел с крыльца. Бояре, включая Куничей, повскакивали, низко кланяясь. Тиун поспешил уступить князю место.
— Кметь мой Георгий сказывал, что обещался в Полоцке жениться, — громко произнес Константин.
Дуня заметила, как сжал челюсти старший Кунич. Ответить ему было нечего. «Неужто выиграли?» — затаив дыхание, подумала Евдокия.
И тут в центр круга выбежала тетка Маланья, она упала на колени перед князем:
— Дозволь молвить, светлый князь. Не жена она нашему Юрушке, самозванка. Что оженились они, никто подтвердить не может.
— Так брюхата же, — перебил ее Акинф.
— Да мало ли с кем она там нагуляла. И ты, хрен старый, под пяту чаровницы подпал, — по толпе прокатился смешок. — Кто подтвердить может, что она жена Юрия? Верно, никто. Прочь ее гнать надо, с татями она, с теми, что племянника моего сгубили.
Маланья предусмотрительно не стала прилюдно обвинять знатных бояр, но против Евдокии держалась стойко.
— Кто может подтвердить, что ты жена Георгия? — поднял князь прекрасные очи на Дуняшу.
Она молчала. «Кто же может подтвердить? Попа убили, дружина сгинула, больше никто не видел…» Ответчица набрала побольше воздуха, она видела довольное лицо Маланьи, любопытный взгляд младшего Кунича, насупленные брови старшего, огорченные глаза Акинфа. На снегу у ног старика-филина сидел худючий Тишка: «Хорош златоверхий град Ростов, да златоверхий Галич не хуже», — отчего-то невпопад пропел названный братец. «Галич!» — встрепенулась ответчица.
— Князь Мстислав Галицкий подтвердить то может! — гордо выпрямилась Евдокия.
Кто-то хихикнул, кто-то изумленно ахнул. Оба Кунича вдруг скособочились, стали какими-то маленькими, словно их же короткие носы.
— Да врет она, князь тот далеко, — неуверенно прошептала Маланья.
Константин встал, налетевший озорной ветер подхватил алый княжеский корзень
[72].
— Поскольку ряд заключен во хмелю, — полетел мягкий голос «архангела», — то платить половину — шесть гривен.
— И на том спасибо, — тихо в ухо Дуне проворчал Акинф.
— Задолжал я кметю своему Георгию как раз шесть гривен, за него тебе, Евстафий, отдаю. А сю бабу считать пока женой Георгия Половчанина. А там видно будет.
Князь пошел в терем, суд свершился. Акинф сиял, что купол соборной церкви. Маланья, со словами: «Рано радуетесь. Еще посмотрим», скрылась в толпе. Куничи важно прошествовали мимо, младший нагло подмигнул Дуняше. Видно, исходом они тоже были довольны, ну или делали вид, что довольны.
— Что, сестрица, осилили недругов? — откуда-то из-под руки вывернулся Тишка.
— Осилили, — за Евдокию похвалился Акинф. — Пойдем домой, Юрьева, пироги есть.
— Пойдем, Тиша, с нами, — позвала паренька Дуня.
— Нет, я пирогов не ем, брюхо от них болит, — хихикнул мальчишка и пропал.
Хозяйка и ее тиун шли по гудящему, шумному городу. Теперь Дуняшу привечали, ласково улыбались и кланялись. Она кланялась в ответ.
Была половчанкой, а стала ростовчанкой. Город ее принял. «Только Юрия рядом нет».
Они завернули в свой проулочек, у ворот стояла богато одетая небольшого росточка девушка. Она была моложе Дуняши, совсем юная. По короткому вздернутому носику Евдокия сразу признала сестру Куничей. Евпраксия нервно теребила перекинутую через плечо косу, красивые тонко изогнутые брови хмурились, щечки горели. Акинф, низко поклонившись боярышне, первым шмыгнул в калитку, Евдокия хотела войти за ним, но соперница заслонила ей проход.