— Дверь вовнутрь отворяется, — открыл ей Юрий. — Выломаешь, добрая хозяюшка в три дорога сдерет.
Евдокия быстро прошмыгнула под его рукой, пряча заплаканное лицо, и уселась в свой уголок.
— Капустки хочешь? — на столе стояла огромная миска квашенной капусты, пересыпанная алыми ягодками брусники. Юрий запустил в нее пальцы и отправил в рот хрустящую щепоть. Дуне нестерпимо тоже захотелось капусты, она подсела к столу и так же руками стала вылавливать рубленные кусочки. Было так вкусно.
— Эй-ей. Этак ты все умнешь! — запротестовал Юрко, забирая от нее миску. — Да ешь, шучу, — поспешил пододвинуть обратно, увидев, что Евдокия надула губы.
Чернявый сыто откинулся на лавке.
— Что там, купчиха сопливого Еремку на сеновале обучает? — подмигнул он Дуняше.
Евдокия бросила есть и, обиженно вздернув нос, пошла на свою лавку.
— Дуняшь, да я же пошутил. Ну, чего сердиться-то? Да я ее пальцем не тронул, — встал следом чернявый. — Вон глянь там под лежанкой чего лежит.
Евдокия нехотя наклонилась. Робко сверкая в свете лучин начищенными боками, под лавкой стоял целехонький бабкин котел.
— И когда успел? — заулыбалась Дуня, доставая и целуя холодную медь.
— А меня так? — улыбнулся Юрий. — Ну, хотя бы в щечку, нешто не заслужил?
Она стремительно подбежала, чтобы быстро чмокнуть щетинистую щеку и упорхнуть на безопасное расстояние, но Юрко оказался проворней. Он по медвежьи сгреб ее в охапку, награждая горячими поцелуями, освобождая шелковые косы от дареного повоя.
— Истосковался я по тебе, приласкай, — страстно шептал он ей на ухо, заставляя сердце бешено колотиться, — никто не узнает. Я нарочно Еремку подпихнул, чтобы все думали, что это я с купчихой развлекаюсь. Приласкай. Ладушка моя, медовая, Дунюшка…
Он заговаривал ее, убаюкивал нежным шепотом, плавно подталкивая к лавке. Наверное, она бы сдалась, силки ревности были расставлены уж очень умело, но дверь громко скрипнула. Оба тут же отскочили друг от друга. На пороге стоял незнакомец.
— Помешал? — без тени сожаления пробасил ночной гость.
Это был высокий, крепкий телом муж на вид лет сорока. Тяжелый властный взгляд из-под нависших густых бровей, крупный нос, искривленные насмешкой пухлые губы, густую русую бороду подернула легкая седина. Под простенькой мятлей красовалась расшитая золотом алая свита.
— Признал? — незнакомец скрестил крупные руки на груди.
— Как не признать, светлый князь Мстислав Мстиславич, — низко поклонился Юрий.
Дуня поспешила поклониться следом, пряча под повоем косы. Она в жизни не видела ни одного живого князя. Этот вызывал страх.
— Я тебя тоже признал, Половчанин, — Мстислав уселся за стол, недовольным жестом отодвигая капусту, Дуня поспешила убрать миску со стола. — Помню на свадьбе дочери моей громче всех здравицы кричал, с княжьего стола слыхать было.
— Дурен во хмелю, моя вина, — еще раз смиренно поклонился Юрий.
— А ты у нас Половчанин али уже Полочанин? — прищурился князь.
— Хотел бы да кудрями черными не вышел. Родился второй раз под Полоцком, так что можно и так кликать. А моя родня в половецкой степи кочует, — улыбнулся Юрко. — К Галичу сродники мои не подходили, не тревожили?
— Хитер, чертяка. Эй, кто-там! Вина тащите!
В избу забежал незнакомый вой с большой крынкой и медными чарочками, с поклоном поставил на стол.
— Дозволь, княже, спросить — мои-то люди целы? — Юрий тревожно глянул в дверной проем.
— Покуда целы, — недобро улыбнулся Мстислав. — И с Галичем все благополучно, да и пусть все думают, что я в Червоной Руси. Выпьем. И зазнобе своей налей, побледнела вон как, пусть щечки-то заиграют.
От тяжелого взгляда князя у Евдокии все похолодело. Она трясущимися руками взяла чарку, порывисто отхлебнула, жидкость обожгла горло, девушка закашлялась. Князь раскатисто рассмеялся.
— Хороша лебедушка. Подари мне ее. Любую цену дам, в накладе не останешься.
Дуня выронила чарку.
— Это жена моя, — грозно сказал Юрий.
— Жена? — удивленно поднял бровь Мстислав. — Что же ты жену с собой таскаешь, боишься, охальники соседи без тебя в гости к молодухе наведываться станут?
Князь опять расхохотался.
— Полоцкая она, упросилась с родней повидаться, — Юрий с трудом сдерживал раздражение.
— Ладно, прости, коли ненароком обидел, — посерьезнел князь.
«Где ж ненароком, когда намеренно?» — Дуню по-прежнему трясло.
— Знаешь, зачем тебе честь оказал? — Мстислав смерил Юрия испытывающим взглядом.
— Чтобы никто не проведал, тайком переговорить хочешь.
— Верно. В тереме у братца ушей больно много.
— Евдокия, пойди, — махнул Юрий.
— Да нет, коли жена, так пусть останется. Может вразумит тебя, ежели кочевряжиться станешь.
Разговор не предвещал ничего доброго.
— Видишь ли, невезучий я. Навели на меня порчу недруги мои, — Мстислав еще раз до краев наполнил чару, жадно выпил. — Я с новгородцами из одного котла ел, одной рогожей в лесу накрывался, столько походов да битв вместе плечом к плечу прошли. Думал, умрут за меня, а вон как вышло: я за порог, жену да детишек на попечение бояр новгородских оставил, за златоверхий Галич бороться поехал, а они, иуды, сразу меня за тридцать серебряников и продали. За зятем моим послали, под боком им, видите ли, князь нужен. Да если б им понадобилось, нешто я бы не примчался, не помог? А этот зятек-змееныш тещу свою с малолетними детишками выгнал. Хорошо, брат приютил в Торопце, сидели, меня дожидались аки сироты. Скажи, ладно ли это, когда зять против тестя идет? Для этого ли я ему кровинушку свою отдавал?
«Так он за женой и детьми в Торопец тайком приехал, а меня при жене купить хотел. Неужто все князья бесстыжие такие?» — Дуня не испытывала сочувствия к злоключениям Мстислава.
— Ну, ничего, они еще с Ярославом наплачутся, кровавыми слезами рыдать станут, еще пошлют ко мне с поклоном. Да и в Галиче не все так благополучно, — князь совсем приуныл, наливая третью чару, — везде бояре — шкуры продажные, того и гляди за Андреем Угорским
[61] пошлют. Видишь, оставить град в открытую не могу, крадусь как тать. Удача отвернулась от меня, беды одна за другой на голову валятся. Удача мне нужна, понимаешь? Отдай, что везешь!
Дуняша охнула. У Юрия не дрогнул ни один мускул на лице, он расслабленно отхлебнул из своей чарки.
— О чем ты, княже?
— Отдай да на службу ко мне переходи, зачем тебе этот молитвенник блажной. Вой из Константина никудышный, ему бы в монастырской келье псалмы читать. Со мной доброму кметю сподручней будет. Нравишься ты мне, жена у меня тоже половчанка, такая же чернявенькая, — продолжал ласково увещевать князь, — а в Галиче мед с молоком течет, богато да тепло. Вино понравилось, оттуда привез, не то, что сбитень ваш кислый. Ну, согласен?