Последние слова Евдокия слушала как в тумане, она так вцепилась в лавку, что костяшки пальцев побелели. «Так вот оно как было на самом деле! А я-то, дура, верила — пьян был, случайно, и не хотел — подловили, а выходит, он за дочкой боярской охотился, как кот за мышью. А я так — дорогу скрасить!»
Дуня зябко завернулась в шерстяной платок.
— Замерзла? — улыбнулся Прокопий. — Кожух мой вон позади лежит, накинь.
Девушка молча потянулась за кожухом, ее бил озноб. До этого соперница представлялась ей: страшной, тощей, косой, хромой, горбатой. И виделось, что бояре снизошли до чернявого кметя, так как не могли пристроить дурную девку за ровню, но теперь все предстало в ином свете. Как ей Дуняше, потерявшей дом, родных, нищей, одинокой вдове, уже согрешившей, тягаться с красавицей боярышней — девкой нетронутой, свежей, молодой, богатой, наконец? Ну, и что, что ее братья — душегубы, желающие смерти будущему зятю. Чернявый выкрутится, ужом он умеет извиваться. Змей! Дуня с ненавистью посмотрела в спину Юрию. И он вдруг сразу же повернулся и, едва заметно подмигнув, первый раз за столько дней приветливо улыбнулся. «Змей и гусь!» — вздернув нос, отвернулась Евдокия. «Так гад я или птичка Божия? Ты уж реши», — почудились ей насмешливые слова. «И бусы твои носить не стану. Как расставаться будем, через Горыню передам». Она сняла голубую нитку и, не глядя, засунула в кошель к серебру. «Ей небось тоже подарочки носил».
— И тебе замуж надо, — прервал ее размышления дед.
— Не хочу, — сквозь зубы процедила Дуняша.
— Вон внучек мой Еремка, — не слушая ее, продолжил Прокопий, указывая на совсем молоденького курносого воя, с большими глазами теленка, — сохнет по тебе, так сюда и зыркает, не на меня же старого он любуется.
— Так он же дите совсем, — не сдержала улыбки Дуня.
— А тебе старый на что, зубы об него обломать? — оскалился дед. — Воспитаешь из юнца мужа какого захочешь, он тебя как мамку слушаться станет.
— Не хочу я в мамки, — невесело улыбнулась Евдокия.
— Не хочешь в мамки, Горыню бери. Тоже вкруг тебя увивается, скоро в слюне захлебнется, — крякнул Прокопий.
— Вот уж этого точно не надобно, — замахала рукой Дуняша.
— А что ж так? — удивленно поднял брови дед. — Лицом пригожий, что красная девка, нрава доброго.
— Да он же за бабами волочится, — выдала Дуняша.
— За какими бабами? Кто тебе такую нелепицу наплел? — дед вдруг нахмурился. — Пошутить с девками, подмигнуть — это он горазд, да и все. Грех распутный за ним не водился.
Дуня опять возмущенно глянула в спину Юрию, так-то дружка оговорить, а все почему? «Потому что ревную», — был ей ответ.
— Найдет Горыня Твердятич себе жену добрую, обязательно найдет. Я об том Бога молить стану, — с горячностью сказала она.
— Но не тебя, — улыбнулся дед, — ладно, приставать с тем не стану… Пока не стану, а так я настырный.
Дуня рассмеялась. Прокопий умел отвлечь ее, вывести из горьких мыслей, к дядьке она прониклась симпатией.
Из-за тучек выглянуло солнце, сразу стало удушливо жарко. Такой уж баловень сентябрь, то поливает осенней ледяной водицей, то припекает настырным летним зноем. Евдокия бережно свернула чужой кожух, отложила в сторону и теплый платок. Теперь было парко даже в навершнике. Перед глазами мелькали пестрые кустарники подлеска: лист зеленый, желтый, зеленый, красный, снова зеленый. Дуня рассеянно смотрела на нарядные гроздья рябины, тонкие стволы орешника, мокрую еловую хвою, серый клобук, мягкий мох… Серый клобук! Где-то в ушах яростно запульсировала кровь. Серый клобук! Евдокия развернулась на козлах, тревожно вглядываясь в молоденькие ели. Никого.
— Мне Юрия надо! Быстрее надо! — дернула Дуня за плечо деда, ждать на этот раз она не стала.
— Случилось чего? — удивился Прокопий.
— Я в ельнике клобук видела. Там человек схоронился.
— Эй! — крикнул дед не Юрию, а ехавшему неподалеку Твердятичу. — Евдокии Яковлевне в кустах человек почудился, вы б глянули.
Горыня, махнув еще одному вою, спешно рванул к молодому ельнику. Дружина остановилась. К телеге подъехал чернявый.
— Чего у вас стряслось?
— Там Истомы вой был, я клобук признала, — дрожащим голосом произнесла девушка.
Юрий тоже заспешил в чащу. Повисло напряжение.
— Никого нет! — послышался бодрый голос Горыни.
— Был, — уже не так уверенно прошептала Дуня.
Вои выехали на дорогу. Юрко с сердитым выражением лица подъехал к телеге. «Отчитывать сейчас станет».
— Послушай, Евдокия Яковлевна, — она чувствовала, что он с большим трудом сдерживает раздражение, — устала ты, испугалась крепко, вот тебе и мерещится.
— Но я…
— Мерещится, — перебил ее Юрий, — не было там никого, был бы человек, так хоть какой след оставил бы, не по воздуху же он как птица улетел?
— Да может вы плохо посмотрели, — робко предположила Дуня и тут же узнала совсем незнакомого ей чернявого.
— Я не мог плохо посмотреть! Я свою работу знаю! — заорал Юрко. — Я из-за тебя всю дружину загонял, под дождем по кустам лазили, в броне ночами спим, нападения ждем! А ей все мерещится!
— Но я видела, — Дуня обиженно поджала губы.
— Нас шестнадцать воев, все ладно обучены, — продолжил он уже спокойней, — сумеем тебя защитить.
— Мне ваша защита не надобна, — Евдокия отвернулась. — Убьют, так мученицей стану, грехи искуплю, — проворчала она себе под нос, стараясь удержать готовую скатиться слезу.
— Ладно дуться-то, — уже совсем миролюбиво ответил Юрий, — нет на тебе грехов, все мои. Не тревожься, — и пришпорив коня, поехал вперед.
Дружина тронулась дальше.
— Чего на него нашло? — удивленно посмотрел в след чернявому Твердятич. — А ты все правильно сделала, лучше перебдеть, — подмигнул он расстроенной Дуняше. — Ежели что еще почудится, ты лучше мне говори.
— Я теперь как рыба молчать стану, — шмыгнула носом Евдокия.
— Это зря, голос у тебя, что ручеек, — улыбнулся Горыня своей широкой доброй улыбкой.
— Чего там застрял? — раздался сердитый окрик Юрия. — Сюда давай!
— Чего лютует? — развел руками молодой вой и поскакал вперед.
Дуня сквозь радугу застывших в глазах слез рассматривала узор на навершнике. Прокопий тоже отчего-то молчал, как-то странно покрякивая.
— А клобук был, — уверенно самой себе сказала Дуня.
— Стар я стал, подмечать стал хуже. И как сразу не заметил? — усмехнулся дед. — Видать не быть нашему Юрке боярином.
Евдокия покраснела до корней волос.
— Будет, — вздохнула она, глотая скатившуюся слезу.
— Не-е-ет, — покачал головой старый вой и дальше неспешно стал рассказывать, какой его матушка варила сбитень.