— Детишек вам здоровеньких да не браниться более, — полетело им вслед от довольного златаря.
Сердито сдвинув брови, Дуня все же надела бусы. «Ну отчего всегда, как он хочет, выходит?» — вздохнула она, любуясь голубыми переливами.
— Вон в том краю медовые ряды, нам туда, — указал Юрий.
— Так вы медом торгуете? Нешто у нас своего меда нет, чтобы ростовский брать?
— Мед-то есть, да гостей таких не сыщешь. Уж слышу Горыньку, этот и мертвую кобылу продаст, — Юрко ускорил шаг.
Торговцы-медовуши зазывали на все лады, но перекричать басистого высокого парня ни у кого не получалось. Такой же крепкий и широкоплечий, как Юрко, белокурый и голубоглазый, с мягкими почти девичьими чертами лица в обрамлении коротенькой светлой бородки, гость задорно махал руками, нахваливая свой товар:
— Подходите, люди добрые, налетайте. Мед ростовский, от всех болезней исцеляет, у стен святой обители Богоявленского Авраамиева монастыря пчелки летали, благословенный дар собирали. Девки да бабы краше становятся, к старикам молодость возвращается, мужам силушка прибавляется. Откушайте да сами убедитесь, аки манна небесная.
— Я гляжу, вы ростовские все врать горазды, — хмыкнула Дуняша.
— Да разве ж я врал когда? Так только — не договаривал, так уж исправляюсь, — шепнул на ухо Юрко.
— Поздно исправляться кинулся.
— Так уж и поздно? Ладно, пойдем — медку ростовского отведаем, — чернявый стал протискиваться сквозь толпу зевак. — Здрав будь, Горыня Твердятич, не упарился от трудов праведных?
Гость повернул белесую головушку и широко улыбнулся:
— Наконец-то, Георгий Андреич! Уж искать тебя хотели.
— Как торг?
— С Божьей помощью, не в накладе. Что ж так долго, случилось чего? — понизил голос Горыня.
— Случилось. Сворачивайся.
— Завтра, завтра, люди добрые. Хозяин вернулся, отчет держать стану. Завтра приходите, — Твердятич быстро закрывал медовые бочонки. — Эй, красавица, медку хочешь? — подмигнул он Дуняше. — Коли муж не видит, так тебе за поцелуй отдам.
— Это со мной, — заслонил покрасневшую Евдокию Юрий.
— Да-а-а? — многозначительно расплылся в улыбке Горыня, уперев в Дуняшу наглый взгляд.
— Не да-а-а, — бесцеремонно отвесил ему подзатыльник чернявый, — а почтенная вдовица, дочь дьяка церковного Евдокия Яковлевна. У нее пояс лежал, — уже тише добавил он, — Истома Куничев за мной следом шел, опасно ее было оставлять. С нами заберем.
— До монастыря ярославского, я послушницей определяться буду, — сразу же уточнила Дуняша.
— Так в Яросл… — что-то хотел сказать Горыня, и тут же получил от Юрко локтем под ребро.
— Дружина как? Во хмелю небось? — нахмурился Юрий.
— Да что ты, Георгий Андреич, бдим, тебя дожидаемся. А как прознал, что Истома за тобой бредет, не показалось ли? Ему-то зачем? — белобрысый спрашивал у Юрия, но продолжал сверлить Дуняшу любопытным озорным взором.
— Точно он, зачем — не ведаю. Увели мы его к Смоленску, а там кто его знает. Уходить нужно, завтра выедем. Успеете?
— Как не успеть. Говорю же, тебя ждем. Так Евдокия Яковлевна вдовица? А я так тоже вдовец…
— Евдокия Яковлевна, наверное, в церковь Божию перед дорогой желает сходить? — Юрий опять встал, загораживая Дуняшу от напористого Горыни.
— Желаю, — оживилась вконец засмущавшаяся Евдокия.
— Вон Параскевы Пятницы, пойди, а мы тут соберем все да со вдовцом благонравным потолкуем, — угрожающе сверкнул глазами чернявый на Твердятича.
— Да понял уж я все, чай, не дурак. Вдовица сама из благочестия постричься желает, мужи ей не надобны, — досадливо скривил губы Горыня.
— Так и не забывай того, что понял, — отрезал Юрий.
Каменная коренастая церковь, беленая, с одним широким куполом, приветливо распахнула двери, пропуская Евдокию под массивные своды, расцвеченные трепещущими свечами.
Дуня долго стояла напротив иконы Богоматери «Умиление». Евдокия не молилась и ничего не просила, ей стыдно было после содеянного, что-либо просить, просто смотрела на склоненную голову Богородицы, на прижимающегося к матери щекой младенца Христа. Тоска давила на грудь, а ведь уныние — страшный грех. Дуняша со вздохом повернула голову, по левую руку тихо стоял насупленный Юрий. Он махнул головой в сторону притвора, и они вышли из смиренной тишины к гудящему торгу.
— Только Горыня знает, что я за поясом ходил, остальные думают, что в Спасо-Евфросиньевскую обитель от княгини вклады за здоровье деток носил. Не проговорись, — предупредил чернявый.
— И не спросят — отчего один да пеший? — басня показалась Дуняше слабоватой.
— Из благочестия пешим пошел, по наказу светлой княгини.
«А говорит, мол, не вру никогда, да только это и делает! Да еще святым монастырем прикрывается».
Дружинников вместе с Горыней было пятнадцать: молодые, веселые и говорливые. Только один, которого вои именовали дядькой Прокопием, был неопределенного возраста, уже сед и сутул, хотя и довольно крепок. Он первым низко поклонился Евдокии, пока остальные, кто с открытыми ртами, кто с усмешками, рассматривали незнакомку. Дуня, сильно смущаясь, откланялась ему в ответ.
— Это Евдокия Яковлевна, вдова новопреставленного, — громко выкрикнул Юрий и потом продолжил более тихо, — с нами идет в Ростовскую землю, определяться в монастырь послушницей. Отцу ее покойному — дьяку церковному Якову Ивановичу я многим обязан, на моем попечении вдовица ся смиренная. Кто обидит али хоть посмотрит без почтения — шею сверну, — Юрий обвел притихших воев тяжелым взглядом.
«Отец у меня Яков Степанович, — вздохнула про себя Дуняша, — ну, да ладно, лишь бы помогло». Орава вооруженных мужей ее пугала. Но опасения оказались напрасны, вои, перестав скалиться, один за другим с серьезными лицами поспешили откланяться Евдокии. Было видно, что чернявого они побаиваются. И только Горыня и еще один рыжеволосый дородный вой перемигивались, сверля Дуню оценивающими взглядами. Им Юрий, видно, был не указ.
Рыжий муж лет двадцати пяти — тридцати был облачен в очень тесную свиту, ткань так натянулась на широких боках, что казалось еще чуть-чуть и разойдется по швам. Вой, подтягивая пояс и нахлобучивая на редкие свалявшиеся огненные пряди клобук, изрек в воздух:
— Чего ж в монастырь, коли у нас вон парни холостые ходят, сейчас быстрехонько женишка сыщем. Верно? Горыня, ты как, под венец опять не хочешь? — подмигнул он дружку.
— Погожу, а то уже все зубы грозились пересчитать. А без зубов кто ж жевать станет? — хихикнул Твердятич.
— Так жена нешто не пожует? — резвился рыжий.
Горыня склонился к уху здоровяка и что-то зашептал, оба захохотали.
Юрий, побагровев от злости, одним прыжком подскочил к шутникам, в воздухе сверкнул кулак, и еще взмах. Через мгновение Горыня потирал ушибленную челюсть, рыжий — лоб.