— Пожар! — Дуня, что есть силы, тряхнула Юрия.
Тот мгновенно вскочил и кубарем скатился с сеновала, Евдокия побежала за ним. Деда нигде не было.
— Он в избе! Спасать надо, — Дуня кинулась к закрытой двери.
— Уйди, я сам! — оттолкнул Юрко.
Он ногой вышиб дверь. Из избы повалил густой дым.
— С крыши занялось. Колодец где? Облиться надо.
— Вон, — указала Евдокия.
Чернявый побежал к кринице, а Дуня к костру, выплеснуть варево, чтобы было чем носить воду. Она подобрала валявшийся поодаль замызганный рушник, схватилась им за горячую ручку и сняла котел с огня, на землю полилась мутная жижа какого-то травяного отвара. Едкий запах чабреца мешался с запахом гари. Теперь можно тоже бежать к колодцу.
Юрко стоял неподвижно, уперев руки в бока, разглядывая что-то в траве. «Чего он стоит?!»
— Эй! — окликнула она его. Он молча указал пальцем вниз. Дуня громко вскрикнула. Распластав руки, лицом в траву пред ней лежал ведун с проломленным черепом, рядом валялся окровавленный топор.
— Видать, с кого-то еще бычка так же настырно требовал, — Юрий наклонился, разглядывая рану. Дуняша отвернулась, не в силах смотреть.
— Удар не воя, не глубоко. Может, даже и бабы.
— Какая ж баба такое-то станет творить? — в животе у Евдокии замутило.
— Да кто вас знает. Глянь-ка, у него в руке что-то зажато.
Дуня, пересиливая себя, повернулась.
— Бусы, — Юрий поднял находку на свет пожара. Это были простенькие деревянные бусины, раскрашенные нехитрым цветочным узором.
— Мои! — обомлела Дуняша.
— Твои? Почем узнала?
— Сама рисовала. Только я потеряла их, уж седмицы две как.
— Нужны? — протянул Юрий.
— Нет, — отшатнулась Евдокия.
— Ну, так мне пригодятся, — он засунул их куда-то за пазуху. — Может и топор признаешь?
— Тоже наш, — совсем растерялась девушка, — вот зазубринка, так муж всегда свое помечал.
— И топор пригодится, дрова в лесу рубить, — чернявый обтер кровь пучком травы, — а теперь бежим отсюда, да что есть мочи!
И они, спешно подхватив свое добро, понеслись в лесную чащу.
Бежали молча, не останавливаясь, по краю болота, уходя все дальше и дальше от неведомой Евдокии погони. Небо светлело, занимался новый день. Дуня старалась не отставать, хотя силы быстро покидали ее, в боку начало прихватывать, сердце отчаянно билось о грудную клетку. Каждый шаг давался все труднее и труднее. Юрко беспокойно обернулся:
— Устала?
— Нет, я еще могу, — белыми губами прошептала она.
— Зато я устал, давай отдохнем, — спокойным ровным голосом сказал воин, он был свеж и даже не запыхался. Бегать по лесам, видать, ему было не привыкать.
Дуня рухнула в траву: «Скажет — навязалась на мою голову, даже бежать скоро не может».
— А ты молодец, выносливая, — неожиданно похвалил ее чернявый. — Там у тебя сало было, а у меня сухарики есть. Давай пожуем, есть охота. Старый хрыч так и не покормил.
— Негоже так о покойнике, — Дуня перекрестилась.
— Дойдем до церкви, Богу свечку поставь, что я на пороге твоем появился, — Юрий, тоже торопливо осенив себя распятьем, смачно захрустел сухарем, — сгубить тебя родня твоя решила.
— Как сгубить?
— Ты что ж, простота деревенская, не поняла ничего?
— Нет, — честно призналась Дуняша.
— Невестка твоя али боров деда-ведуна убили, а бусами на тебя указали. Пастухи рано скотину выгоняют?
— Как положено, — в груди как-то неприятно защемило.
— Дым от такого кострища из далека увидят?
— Должны.
— Побегут посмотреть. Найдут ведуна, в руках бусы, в голове топор приметный. Решат что?
— Что? — эхом повторила Дуня.
— Что ты, дуреха, за мужа своего ненаглядного ведуну отомстила, что он его зельем сгубил, да тебя несчастную вдовой оставил.
— Кто ж поверит? Все знают, что я мужа не любила.
— Значит, не любила? — хитро прищурился Юрко.
Евдокия густо покраснела:
— Уважала, — стала она неловко исправлять вылетевшее, — но чтобы убивать за него…
— Да ладно, не оправдывайся. Я бы тоже обрадовался, коли бы старый хомут с шеи упал. Любила, не любила, какая разница? На погребении рыдала, слезы лила?
— Нет… то есть да… да, но ведь так положено.
— Не хотел бы я, чтобы жена по мне плакала как положено. Вот ты слезы лила, стало быть, страдаешь, деда и убила.
«А ведь и верно, зачем Новица на похоронах подсаживалась, да про сватовство у гроба заговорила. Неужели она ведуна топором ударила?» Стало зябко.
— Ничего, теперь им вину на тебя не спихнуть. Бусы и топор у меня. Кроме как полюбовника, да и то, не какого-то там холопа немытого, между прочим, а самого дружинника княжьего, — Юрко приосанился, — больше на тебя никакого греха не повесят. Отец пусть спокойно в могиле лежит.
— А зачем мы так долго бежали?
— Пожар внимание привлекает, а нам того не надобно. Чем дальше, тем лучше. Подремлем, давай, чуток, да дальше в путь.
Дуня подложила под голову руку и провалилась в сон. Ей снился острый подбородок и злая ухмылка Новицы. «Распутница, не уйдешь, все равно сгною!» — шипела невестка в след убегающей Дунечке, отчего-то не шагая, а по-змеиному переползая следом. «Бабушка, бабушка, защити!» — молила Евдокия в бездонное синее небо.
— Эй, соня, вставай! Идти пора, — тормошил ее за плечо Юрко.
Дуня быстро поднялась, оправила слетевший во сне повой.
— А волосы у тебя все такие же, чистый лен, — улыбнулся чернявый. — Ты же теперь немужатая, зачем тебе косу прятать?
— Я вдова, в монастырь иду. Мне косы выставлять ни к чему, — вздернула нос Евдокия.
— Ох, дите ты еще, Дуняха, — рассмеялся Юрий. — Ладно, пошли.
Дуня обиженно закусила губу. Они побрели по топкой, размытой дождями стежке. «До Смоленска далеко, насмешки его выносить еще долго придется. И как его жена такого языкатого терпит?»
— А ты женат? — осторожно спросила она.
— Все-таки в жены ко мне метишь? — ехидно поднял он бровь.
— И в мыслях не было, уж и спросить нельзя, — щеки опять предательски загорелись.
— Не женат я, — вдруг как-то смущенно ответил Юрий.
— А уж не отрок, не хотят, стало быть, за тебя девки идти, — почувствовала чужую слабину Евдокия и тут же решила поквитаться.
— Княжий пес я, вот все по лесам бегаю. Не досуг мне семьей обзаводиться.