– Твое лицо, – шепчет он, покрывая нежными поцелуями мой лоб, веки, обводя еле заметные веснушки на носу и останавливаясь на губах. Меня затягивает его ласковый поцелуй, который он постепенно углубляет и ловит мой стон, когда я начинаю таять в его объятиях. Ему плевать на чужое мнение. Шон постоянно трогает меня на людях и наедине. Никаких запретов, никакой подобной фигни. Он каждый божий день заявляет на меня права, и сейчас его вообще ничего не сдерживает. Он захватывает мои губы, а я приникаю к нему. За всю жизнь я ни разу не испытывала такой привязанности. Никогда.
Всех мужчин из моего прошлого он превратил в лжецов и всего за несколько недель заклеймил их позором, даря мне свое внимание и заботу.
Вот почему я люблю заниматься с Шоном стиркой – да чем угодно.
С ним я постоянно заинтригована и возбуждена. Этот мужчина подозрительно обворожителен, и я никогда не знаю наперед, что он скажет.
Наглядный тому пример:
– Я не коплю деньги.
– Почему же? – Я отодвигаюсь.
Он просто приподнимает бровь в качестве ответа.
– А-а, дай угадаю. Нет иного времени кроме настоящего. Ты человек, живущий безо всякой мысли о будущем.
– Я упорно проталкиваю эту идею разными способами, – уткнувшись мне в шею, шепчет он.
Я удивленно смотрю на него и не успеваю задать вопрос, как он снова продолжает:
– Я бы предпочел раздать их, чем копить.
– Почему? Деньги тоже воображаемые?
Шон выпрямляется и смотрит на меня с улыбкой.
– Теперь ты понимаешь.
Я обхватываю его сзади за шею и веду пальцами по колючим светлым локонам.
– Есть закон, с которым ты считаешься?
– Только мой собственный.
– Беззаконник без будущего. И еще утверждаешь, что это я опасна.
– Даже не подозреваешь, насколько, – произносит он и стаскивает меня с машины. – Пойдем. Хочу покурить.
Мы сидим в его машине лицом к торговому центру и наблюдаем за суетой в прачечной и открытым рядом мексиканским рестораном. Там, за стеклом, в углу стоит женщина и раскатывает свежие тортильи. Улыбаясь, она замешивает тесто, раскатывает его и кидает на камень для выпечки рядом с рабочей поверхностью. Наблюдая за ее действиями, я немного погружаюсь в свои мысли, пока Шон щелкает зажигалкой. Одна сигарета превращается в две, а потом и в три, после чего он, извинившись, выходит из машины и направляется к прачечной. Я предлагаю пойти с ним, но Шон велит мне не дергаться. Так я и делаю, наблюдая, как пожилая женщина монотонно готовит тортилью. У нее такая же скучная работа, что и у меня на заводе. Но если я постоянно смотрю на часы в ожидании, когда раздастся традиционный свисток, то она улыбается во время работы, а не только когда общается с коллегами и покупателями, которые все время к ней подходят. Она счастлива и, похоже, с легкостью справляется со своей задачей. Я ей завидую, желая, чтобы и на моей работе царило такое же умиротворение. Шон возвращается и, не сказав ни слова, закуривает очередную сигарету. Резкий щелчок его зажигалки – единственный громкий звук в машине.
– Та женщина все это время готовила тортилью.
– Она готовит ее днями и ночами.
– Безумие какое.
– Это ее работа. Такая же у кучи других людей в этом городе.
– Знаю, я на такой работаю.
– Да. – Шон выдыхает облако дыма. – Но она не выражает недовольство своей работой.
– Это я уже поняла. Она постоянно улыбается.
Мы молчим почти вечность и просто за ней наблюдаем.
– Не представляю, почему она так счастлива.
– Это выбор, – тут же отвечает Шон.
– Выбор. – Я задумываюсь над его утверждением и вижу, что он так же пристально за ней наблюдает. – Ты с ней знаком?
– Ее зовут Сельма. Иногда отдает в мастерскую свой фургон.
– Она платит воображаемыми деньгами? – шучу я.
– Вроде того. Мы не берем с нее денег. Одежда готова.
– Я помогу.
Шон открывает дверь и дергает головой.
– Сиди спокойно.
– Шон, я два часа смотрела, как эта женщина готовит тортилью.
– Значит, продолжай смотреть дальше. – Он захлопывает дверь.
Я резко падаю на сиденье, взбесившись из-за его приказов, но все же остаюсь на месте. Через нескольку минут я снова в своих мыслях, обдумываю разговор в прачечной.
«Ты человек, живущий безо всякой мысли о будущем».
«Я упорно проталкиваю эту идею разными способами».
Доминик. Единственное умозаключение, к которому я прихожу. С той минуты, как я появилась в его доме, он ведет себя как настоящий урод. По его полному ненависти взгляду и дерзкому характеру я понимаю, что с ним будут проблемы. Спрошу Шона об этом потом, а пока смотрю, как Сельма заканчивает переворачивать над пламенем свежую порцию тортильи. Закончив, она сгребает большую часть и кладет их в пакет. Потом собирает несколько купюр в банке для чаевых. Женщина идет к кассовому аппарату, стоящему на другом конце прилавка, тщательно пересчитывает каждый доллар и вроде как меняет их на более крупные купюры из дальнего уголка ящика. Я удивленно распахиваю рот, увидев, как она прицельно осматривается и берет еще несколько купюр, исподтишка засунув деньги в пакет с тортильей. Сельма тут же начинает обхаживать еще нескольких подошедших покупателей. Оцепенев, я смотрю, как она держит ящик открытым, сдавая сдачу, а потом засовывает чеки себе в фартук. Она заметает следы. Оставшись у ящика одна, женщина берет еще несколько купюр, добавляет немного мелочи, и я понимаю, что к концу дня сумма сойдется.
Улыбающаяся Сельма – воровка, готовящая тортилью.
И делает она это не впервые.
Несколько часов я наблюдала за этой женщиной, восхищалась ее умением обрести радость в одиночестве, а потом обнаружила, что она воровка.
Ну не херня ли?
Шон не поверит, и я ловлю себя на том, что мне не терпится рассказать ему о своем открытии, когда рядом со мной останавливается фургон. Из него выходит мужчина лет тридцати и открывает заднюю дверь. Там стоит автомобильное кресло с электрической регулировкой, которое делает фургон доступным для инвалидных колясок. Мое внимание приковано к фургону, и я не замечаю Сельму, пока она тоже не заглядывает в фургон. Она держит в руке пакет и что-то торопливо напевает мягким голосом на испанском. Заднее кресло поворачивается и перед глазами предстает маленький мальчик. Он инвалид, усохшие руки и ноги висят по бокам. Он рыщет глазами, мечет ими влево-направо. Мальчик слеп. Сельма заходит в фургон, осыпает его поцелуями и бросает на сиденье рядом пакет с наличкой и тортильями. У меня сжимается сердце.
Она делает это ради него.
Она ворует ради него.