– Эдди как он есть. Всегда хотел урвать лишний кусок торта, лишнее право хода в игре. Но он также знал, что все это, – широким жестом Беа обводит дом, окрестности, возможно, всю их жизнь, – принадлежит мне. Не мог же он допустить, чтобы я развелась с ним теперь, не так ли?
– Тогда почему он не убил и тебя тоже?
Мне кажется, что у меня хорошо получается выглядеть спокойной, но сердце бешено колотится, потому что на самом деле я очень волнуюсь. Все, что Беа говорит, – неправда. Она хорошая лгунья, надо отдать ей должное. Она определенно врет лучше, чем Эдди.
Но я умею различать, когда мне лгут, и ничего в словах Беа не сходится.
Наклонившись вперед, Беа складывает руки на столе, рукава ее пижамы задираются, открывая тонкие, изящные запястья.
– Я сама не могу этого понять, – признается она. – И поверь мне, у меня было достаточно времени на размышления. Полагаю…
– Он любит тебя.
Я ощущаю горечь во рту от этих слов. Потому что, хотя история, которую рассказывает мне Беа, не имеет смысла, каким-то образом любовь Эдди к ней… все объясняет. Он любит ее. Их отношения, какими бы они ни были, испортились и изменились, а Эдди умел быть безжалостным. Я вспоминаю, как он вел себя с Джоном. Если бы он считал, что Беа стоит у него на пути, по-настоящему ему мешает, то, без сомнения, убил бы ее.
А она до сих пор жива.
Беа смотрит на меня и на короткий миг уже не кажется такой уверенной. Она не ожидала такого ответа. Опустив взгляд на стол, через мгновение она поднимает голову и пожимает плечами.
– Возможно. В любом случае, это все, что я могу рассказать: он убил Бланш, инсценировал мою смерть, а затем держал меня взаперти в этом доме, как героиню какого-то проклятого готического романа, пока соблазнял наивную молодую женщину, которая выгуливала его собаку. Что скажешь?
Она вскидывает бровь. Я делаю долгий, неторопливый глоток вина.
– Думаю, это похоже на правду.
– Но тебе это не нравится.
Не нравится. Я не хочу быть печальной наивной девушкой, идиоткой, купившейся на красивого мужчину и огромный банковский счет. Жертвой. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на Беа: возможно, это из-за вина, но сейчас она уже не кажется такой бледной и даже с растрепанными волосами и одетая в пижаму выглядит достаточно… утонченно.
– Почему ты больше не волнуешься? – задаю я вопрос, и она через стол встречается со мной взглядом. У нее красивые глаза, большие и темные, ресницы выглядят густыми даже без туши.
– А ты почему не волнуешься? – парирует она. – Ты только что узнала, что человек, которого ты любишь, убийца, а его мертвая жена жива. Любая бы на твоем месте слегка всплакнула и покричала.
Я не отвечаю, и она продолжает:
– Знаешь, что я думаю? Думаю, есть причина, по которой Эдди влюбился в нас обеих. Нет, – Беа жестом пресекает мою попытку возразить, – он искренне заботится о тебе. Иначе он не рискнул бы впустить тебя в свою жизнь. Но я думаю, что мы очень похожи, Джейн.
– Меня зовут не так, – возражаю я, не успев подумать, и она улыбается.
– Меня тоже зовут не Беа.
– Я знаю. Трипп сказал.
– Чертов Трипп, – вздыхает она, закатив глаза.
Я едва могу удержаться от смеха, потому что прекрасно понимаю ее, но все равно в происходящем есть нечто очень… неправильное. Беа слишком спокойна, слишком собрана, слишком контролирует себя для женщины, которая пережила самое страшное, что я только могу себе представить.
Затем она наклоняется вперед.
– Эдди говорил, что ты совсем не похожа на меня. Я так не считаю.
Я смотрю, как Беа сидит во главе стола, как королева, врет и не краснеет, и понимаю, что это ее единственные правдивые слова.
Часть XII
Беа
– 36 —
Он любит тебя.
Не знаю, почему эти слова, сказанные Джейн, так поражают меня. Возможно, потому, что Джейн меньше всех заинтересована в том, чтобы это оказалось правдой.
Но Джейн – хорошая лгунья.
Я могу это определить, глядя на нее, как и могу сказать, что она совсем не та девушка, за которую ее принимал Эдди. Та девушка не разбила бы ему лицо серебряным ананасом, а затем не сидела бы здесь с его женой, – по слухам, утонувшей в озере, – и не пила бы вино. Она мне нравится так сильно, что я почти сочувствую Эдди, который не смог разглядеть ее с этой стороны. Возможно, ему бы это тоже понравилось. А может, он и видел эту ее сторону; возможно, как бы ему ни было неприятно это признавать, Эдди понимал, что мы с Джейн схожи, что именно это привлекло его в ней в первую очередь.
Она делает еще глоток вина. Миниатюрная, бледная, волосы выкрашены в нечто среднее между блондинкой и шатенкой, что не особенно ей идет, а одежда похожа на слабое подобие нарядов остальных женщин в этом районе. Возможно, этого хватило, чтобы одурачить Эдди, но ему следовало просто посмотреть ей в глаза. Они полностью выдают ее.
Например, она спокойно сидит и слушает, кивая мне, но ее глаза лихорадочно блестят, и я уверена, что она не купилась на мою историю о том, что «на самом деле произошло» – как Эдди завел роман с Бланш, потом убил ее, запер меня, подставил Триппа. Я сделала ставку на то, что она считает Эдди умнее, чем он есть, но, возможно, это был просчет.
На самом деле, глядя на нее сейчас, я вспоминаю Бланш. Ее поведение после похорон.
– Я так рада, что ты приехала.
Беа крепко обнимает Бланш, одетую в черное платье, отмечая, какая она худая. Сама Беа не носит черное, предпочитая темно-сливовый оттенок, который станет ключевым в осенней коллекции этого года от «Сазерн-Мэнорс».
Бланш обнимает ее в ответ, без конца выражает соболезнования, но после ухода подруги Беа размышляет о том, что заметила в ее взгляде – не явное подозрение, не совсем это, Бланш никогда бы не совершила такой прорыв в своем развитии.
Но Беа почувствовала нечто странное в Бланш, даже если она вслух ничего не сказала, даже не позволила себе думать об этом.
Позже тем же вечером Беа садится в кресло с откидной спинкой, доставленное к ней из маминого дома, – единственный предмет мебели, который ей захотелось забрать из богомерзкого дома родителей, – и допивает бутылку вина. Это помогает ей приглушить чувства и отогнать прочь ненужные мысли, помогает не вспоминать выражение на лице мамы, появившееся прямо перед ее падением.
Она была под кайфом, это уж точно, полностью отъехала благодаря очередному способу побега от реальности, каким бы он ни был. Наверное, выбрала «Клонопин». Беа смотрела, как мать медленно идет по коридору, шаркая ногами, словно она намного старше пятидесяти трех лет. Беа просила маму избавиться от этой ковровой дорожки, постеленной прямо у лестницы, но мать, конечно, не слушала. И все же мама скорее споткнулась, чем сразу упала вниз. Она могла бы удержаться.