Арсений и Андрей Тарковские. Родословная как миф - читать онлайн книгу. Автор: Паола Волкова cтр.№ 28

Страница

Он опирался на мою руку и в этот момент сделался особенно тяжел. Понимаешь? Я думал, что-нибудь с Т. А. – нет.

Он смотрел на прилавок, на котором стоял великолепный (советский) бинокль. Я понял, что он его тут же немедленно купит (800 рублей), и бинокль – восьмикратный! Ого! Бледный, говорю, в холодном поту, он пересчитал свои деньги и говорит мне:

– Надо скорей купить.

У него не хватило, я добавил, потом он, конечно, повесил (это был футляр) бинокль на грудь, и мы пошли гулять далее по магазину.

Т. А., облетевшая то, что хотела облететь, наконец увидела и нас.

– Ну надо ехать. Как раз к обеду.

– Поехали, – говорит она. – А это что у тебя на груди болтается?

– Да это, – он говорит, – чепуха, не обращай внимания.

Я, как шофер и, конечно, друг бинокля, как ты понимаешь, в дело не влезаю.

– Нет, позволь, Арсений, – говорит Т. А. – Но это же, кажется, бинокль?

– Да. Тут мы с Юрочкой думали-думали и решили купить.

– И сколько же он стоит?

– Это был последний экземпляр, и мы его купили по смехотворно низкой цене.

– Арс! Но у тебя есть по крайней мере шесть биноклей и еще подзорная труба!

– Таня, ты – не понимаешь! У меня есть бинокли – шестикратные (труба не в счет), двенадцатикратные, но восьмикратного у меня не было.

– Ну, смотрел бы в шестикратный!

– А где он? – резонно спросил Арсений Александрович.

– В Голицыне.

– Но мы-mo в Солнцеве. А я хочу сейчас посмотреть!

– Т. А., – сказал я, – он, кажется, имеет право.

Теперь, Фазилъ, почему я этот фрагмент своих воспоминаний о великом поэте посвящаю тебе: слушай, бинокль интересовал его потому, что приближал далекое! Понимаешь, то, до чего рукой нашей не дотянуться.

Рукой не дотянуться, не увидеть глазом. Приблизить невидимое, осмыслить приближенное – подлинная стихия поэта.

«Любовь к Арсению Александровичу Тарковскому совершенно неистребима во мне», – писал Юрий Коваль. Их дружба была нежной. В книге Коваля «АУА» напечатаны прелестные маленькие эссе о Тарковском в духе письма к Искандеру. Арсений Александрович рисовал Коваля, а Коваль – Тарковского. Сохранился их двойной фотопортрет с одинаковыми «а ля Шерлок Холмс» трубками – иронический документ общности. И все же дело не в том, что «оптические» пристрастия Тарковского объяснимы лишь стремлением к тому, до чего не может дотянуться рука. Вся мировая философия и поэзия втянута в сознание, осознание себя частью Космоса: от мифологической одушевленной уютной Вселенной Гомера до страшной холодной Маяковского («Пустота. Летите, в звезды врезываясь»).

Вся поэтика суть «часы и календарь». Закономерно или нет, но приходит на память Владимир Набоков, не с телескопом, но с микроскопом.

Набоков был современником Тарковского. У них (при несомненности различий) было много общего. Например, вечная ностальгия о «потерянном рае» детства. «Выра» Набокова была Елисаветградом Тарковского. Они одновременно в 1919 году утратили свой лучезарный рай, и оба всю оставшуюся жизнь его вспоминали. И оба (и снова по-разному) не имели дома. «Хвала тебе, мой быт, лишенный быта», – пишет Тарковский. Набоков отдавал предпочтение жизни в гостиницах, т. е. не стремился к оседлости.

Одну из глав своих мемуаров «Писательский клуб» поэт Константин Ваншенкин посвятил Тарковским. Как и все современники, он был под обаянием таланта и личности Арсения. Но особенно меня поразила одна его мысль, неожиданно вдруг совпавшая с моим наблюдением. Он пишет:

И далее неожиданно:

Думается, дело не в «звездочках», но в общих для глубоких и философских душ, космически интуитивных чувствах «временного постоя» здесь, на Земле.

Оба совсем особенно относились к «бабочкам».

Для Набокова – изучение стереометрических фигур было профессией, в которой он много преуспел. Не знаю, уместно ли здесь упоминание о еще одной общей с Набоковым страсти – все к тем же стереометрическим фигурам, к шахматам.

И трудно найти более точное определение поэтической форме Тарковского, нежели то, которое дал Набоков: «сотворить органическое чудо – стихотворную строчку – совокупление звука и образа» ^[34].

В 1974–1975 годах, уже имея мировое признание, его сын Андрей работает над фильмом «Зеркало», первоначальное название которого «Белый, белый день» было строкой из стихотворения его отца, связанного, в свою очередь, с тенью Александра Карловича Тарковского.

Их отношения, по сути, изменились давно. Они не только отец и сын. Они не только род Тарковских. Они равнозначные творцы, их дыхание сливается в рожденной новой художественной форме киноленты «Зеркало». Арсений Александрович читает сам в фильме свои стихи «Жизнь, жизнь» 1965 года.

Страница