Это заявление стало подобно взрыву снаряда. О таком мог подумать кто угодно, но только не тетя Бекки! Все присутствующие посмотрели друг на друга, а затем взоры устремились к Дэвиду Дарку, единственному человеку в клане, обладающему даром произносить молитвы. Обычно Дэвид Дарк был готов к этому, но только не сегодня.
— Дэвид, — непреклонно заявила тетя Бекки. — Мне жаль, что сей клан не прославился преклонением колен в молитвах. Придется попросить тебя сделать это так, как подобает.
Жена Дэвида умоляюще взглянула на него. Она гордилась, что муж умел произносить такие прекрасные молитвы. За это она прощала ему все, даже то, что он заставлял всю семью рано ложиться спать, чтобы сэкономить керосин, и имел ужасную привычку облизывать пальцы после фруктового пирога. Молитвы Дэвида стали для нее единственным притязанием на известность, и сейчас она боялась, что он хочет отказаться.
Бедолага Дэвид не имел намерения отказаться, как бы ни смущало его это предложение. Отказаться — значило обидеть тетю Бекки и потерять любой шанс получить кувшин. Он прочистил горло и поднялся на ноги. Все склонили головы. На веранде оба Сэма, поняв, что происходит, когда звучный голос Дэвида достиг их ушей, вынули трубки изо ртов. Молитва Дэвида была не из его лучших, как призналась самой себе его жена, но вполне красноречива и уместна, и он почувствовал себя обиженным, когда после «Аминь» тетя Бекки сказала:
— Сообщить Богу о том, что происходит, не есть молитва, Дэвид. Лучше было бы оставить что-то для Его воображения. Но полагаю, ты сделал все, что мог. Спасибо. Кстати, помнишь ли ты, как сорок лет назад завел старого барана Аарона Дарка в церковный подвал?
Дэвид выглядел глупо, а миссис Дэвид была возмущена. У тети Бекки определенно имелась отвратительная привычка сообщать публично о тех случаях, которые люди более всего хотели бы забыть. Но такой она была. И не следовало возмущаться, если хочешь получить кувшин. Дэвид и его жена выдавили слабые улыбки.
«А Ноэль, — думала Гей, — сейчас выходит из банка».
— Любопытно, — задумчиво сказала тетя Бекки, — кто был первым человеком, произнесшим молитву. И о чем он молился. И как много молитв было сказано после него.
— И на многие ли из них получен ответ, — добавила Наоми Дарк, впервые с такой горечью и так неожиданно.
— Может быть, Уильям И. мог бы пролить какой-то свет, — недобро хихикнул дядя Пиппин. — Как я понимаю, он систематически записывает все свои молитвы, и те, на которые было отвечено, и те, на которые не было. Ну и как оно, Уильям И.?
— В среднем, пятьдесят на пятьдесят, — важно сказал Уильям И., совсем не понимая, отчего кое-кто из присутствующих захихикал. — Но должен заметить, — добавил он, — что некоторые из ответов были особыми.
Что касается Амброзин Уинкворт, то Дэвид сделался ее врагом на всю жизнь, потому что описал ее в молитве, как «Вашу пожилую престарелую служанку». Амброзин бросила на него злобный взгляд.
— Престарелая, престарелая, — мятежно пробормотала она. — С чего бы это? Мне только семьдесят два, и я помоложе некоторых здесь, помоложе.
— Тихо, Амброзин, — властно сказала тетя Бекки. — Ты была молодой давным-давно. Подложи-ка мне под голову еще одну подушку. Спасибо. Я намерена развлечься, читая свое завещание. Я уже повеселилась, написав собственный некролог. Он будет напечатан точно таким, как я его написала. Камилла поклялась проследить за этим. Боже правый, что за некрологи я, бывало, читала! А ныне послушайте мой!
Тетя Бекки достала из-под подушки свернутый лист бумаги.
«Скорбь не охватила жителей Индейского Ключа, Трех Холмов, Розовой Реки или Серебряной Бухты при известии о том, что миссис Теодор Дарк, которую обычно называли тетей Бекки — более по привычке, чем из привязанности — умерла — такого-то-такого-то числа — в возрасте восьмидесяти пяти лет».
— Заметьте, — сказала тетя Бекки, прерывая саму себя, — что я сказала: умерла. Я не скончаюсь, не завершу свой путь, не заплачу свой долг природе или покину эту жизнь, или отправлюсь в лучший мир, или буду призвана в могилу. Я намерена просто и одиноко умереть.
«Все сошлись во мнении, что пожилая леди умерла как раз вовремя. Она достойно и даже блестяще прожила долгую жизнь, испытала все, что может испытать порядочная женщина, пережила своего мужа, детей и всех, кто когда-либо питал к ней какие-либо чувства. Нет ни смысла, ни причины, ни нужды притворяться скорбящими или опечаленными. Похоронная процессия двинулась — такого-то числа — от дома мисс Камиллы Джексон в Индейском Ключе. Согласно настойчиво выраженному желанию тети Бекки, это были веселые похороны, организованные мистером Генри Трентом, гробовщиком из Розовой Реки».
— Генри никогда не простит мне, что я не назвала его владельцем похоронного бюро, — сказала тетя Бекки. — Владелец! Хм! Но Генри — гений по устройству похорон, и я выбрала его, чтобы он устроил мои.
«Церемония возложения цветов была пропущена по требованию — никаких кошмарных похоронных венков, не забудьте. Никаких арендованных арф, подушек и крестов. Но если кто-то захочет принести букет из своего сада, я не возражаю — отпевание прошло под руководством преподобного мистера Трекли из Розовой Реки. Гроб несли Хью Дарк, Роберт Дарк, — надеюсь, ты не споткнешься, Дэнди, как на похоронах Селины Дарк. Что за встряску ты устроил старушке, — Палмер Дарк, Гомер Дарк, — поставьте их по разные стороны гроба, чтобы они не подрались — Мюррей Дарк, Роджер Пенхаллоу, Дэвид Дарк и Джон Пенхаллоу, — Утопленник Джон, прошу, никаких валяний дурака в Серебряной Бухте — который умудрился ни разу не выругаться в течение всего представления, в отличие от похорон его отца».
— Я не ругался, — злобно заорал Утопленник Джон, вскакивая на ноги. — Вы не осмелитесь обнародовать эту кляузу обо мне в своем чертовом некрологе. Вы… вы…
— Сядь, Джон, сядь. Этих слов, в общем-то, в некрологе нет. Я придумала сейчас, чтобы встряхнуть тебя. Садись. Может быть, это произошло на похоронах твоей матери. Пожалуйста, больше не прерывай меня. Вежливость ничего не стоит, как говорят шотландцы.
«Тетя Бекки была рождена пресвитерианкой, жила пресвитерианкой и умерла пресвитерианкой. Ее мужа, Теодора Дарка, было нелегко ублажить, но она стала для него настолько хорошей женой, насколько он того заслуживал. Она была хорошей соседкой, такой, какой положено, и не ссорилась чаще, чем все прочие в семье. Она умела лишать людей самоуверенности, что мало способствовало ее популярности. Она редко страдала молча. Она имела вполне умеренный нрав, ни хуже, ни лучше прочих, и не стала мягче с годами. Она всегда соблюдала приличия, хотя часто было бы проще пренебречь ими. Она всегда говорила правду, неважно к добру или к беде, но могла соврать безо всяких угрызений совести, если люди спрашивали о том, что их не касалось. Иногда под влиянием волнения она употребляла бранные слова и могла выслушать пикантную историю, не побледнев от подробностей, но бесстыдство никогда не занимало ее. Она платила долги, регулярно посещала церковь, считала сплетни занимательными, любила первой узнавать новости и всегда особо интересовалась делами, которые ее не касались. Она могла смотреть на младенца без желания съесть его, но была хорошей матерью для своих детей. Как и большинство женщин она мечтала о свободе, но всегда понимала, что на свете невозможно быть по-настоящему свободной, и счастливы те, кто может выбирать себе хозяина, поэтому никогда не делала ошибочных и бесполезных попыток изменить свой путь. Иногда она бывала подлой, нечестной и жадной. Иногда благородной, честной и щедрой. Короче говоря, она была обычным человеком, прожившим так долго, как следует».