В этой части Журавлиного Клина могилы выглядели попроще. Никаких оград, миниатюрных пагод, каменных ваз. Одни лишь плиты: утопленные в землю или поставленные стоймя. Многие покосились, грозя упасть. Под ногой хрустнул дешевый ковшик для воды. Из таких поливают надгробие, пока монах читает молитву. Еще один, еще… Ковши едва различимы под слоями грязи и прелыми листьями. Здесь давно не читали молитв, не проводили обрядов. Углубления на плитах – «чаши духов», предназначенные для того, чтобы душа усопшего, посетив наш бренный мир в дни поминовения, могла утолить жажду после долгого пути – были полны черной стоялой воды.
На месте духа я бы поостерегся такую пить.
– Рэйден-сан, где вы?
– Здесь, Сакаи-сан.
Я нагнал хмельного проводника.
– Не м-могли бы вы… Пойти вперед, а?
– Но я не знаю, куда идти. Это вы нас ведете, а не я.
– Я т-тоже не знаю! Н-ноги знают, а я нет.
– И что я должен сделать?
– Помочь!
– Кому? Вам?
– М-моим ногам!
Я испугался, что Сакаи решил влезть мне на закорки, дав ногам отдых. К счастью, дело решилось иначе.
– Она в-впереди шла. Звала: «Ид-демте, добрый господин! Вас ждет моя п-постель! Мои об… об… объятия!» Я ее то видел, то н-не видел… А она звала. Сделайте одолжение, Рэйден-сан! Женским голосом, а? И чтобы непонятно откуда! Чтобы ноги сами!
Выпитое саке не убавило моему спутнику болтливости. Идея Сакаи показалась мне безумной ровно в той же степени, что и вся моя затея. Почему бы и нет? Что я теряю?
– Хорошо, Сакаи-сан. Идите куда ноги несут. А я стану вас звать.
– Тысяча б-благодарностей, Рэйден-сан!
Я отошел шагов на тридцать. Присел, чтобы звук шел низко над землей, позвал тоненьким голоском, со всем возможным кокетством:
– Идемте, добрый господин! Мы уже рядом!
Сакаи заметно оживился, рванул куда-то вбок. Уловка удалась: звук голоса, гуляя в каменных зарослях и отражаясь от них, сбивал с толку, не позволял определить направление.
– Поспешите, господин! Вас ждет ложе любви!
Горло свело. Я закашлялся, прижав ко рту кулак, и едва расслышал ответ:
– Да где же вы?! Д-далеко еще?
– Вот-вот придем, господин! – запищал я, представляясь себе глупой и оскорбительной пародией на архивариуса Фудо с его поврежденным горлом. – Торопитесь! Вы не пожалеете!
Сумерки сгущались. Сакаи убредал все дальше. Я следил за ним: не хватало еще упустить перерожденца из виду. Ищи его потом!
– Вас ждет ночь блаженства! Мы уже на месте!
Сакаи повернул в мою сторону. Я спрятался за высоким надгробием, желая остаться незамеченным. Пережидая в укрытии, огляделся. Вид кладбища по мере нашего продвижения опять изменился. Надгробия стояли реже, попадалось больше пустых участков. Возле ближайших могил я приметил ритуальные дощечки – серые, подгнившие, с плохо различимыми надписями. Имя усопшего, дата смерти, краткая молитва. На ближайшей оставалось свободное место, но новых молитв туда уже не дописывали.
Уныние, запустение. Смерть, и та позабыла об этом уголке своего царства.
Звук падения тела я едва различил. Проклятье! Вскакивая на ноги, я услышал стон, и следом – радостный возглас Сакаи:
– Нашел! Нашел!
Он сидел на земле, прижав ладонь ко лбу. Мой платок сполз ему на подбородок. Из-под ладони сочилась тоненькая струйка крови. Сакаи счастливо улыбался:
– Нашел! Его, в смысле, ее… Ну, вы поняли, Рэйден-сан!
– Вы уверены?
– То самое место! Оно, точно, оно!
Падение вышибло из моего спутника бо́льшую часть хмеля. Во всяком случае, язык его не заплетался.
– Я тогда тоже упал. Думал, о порог споткнулся. Ну, пьяный, бывает. И сейчас тоже! И пьяный, и упал. Нашел!
Порогом оказался давно рухнувший могильный столбик, наполовину ушедший в землю. Дальше, там, куда с такой радостью указывал Сакаи…
Там ничего не было.
Я заставил Сакаи отнять ладонь ото лба. Промыл ссадину остатками саке, перебинтовал платком. После этого акта милосердия я занялся осмотром места. Ни плиты, ни надгробного камня. Поверженный столбик не в счет. Он явно принадлежал к другому захоронению. Даже насчет еле заметного холмика у меня были сомнения. Холмик просел, сгладился; я б его и не заметил, если бы не…
– Призрачный цветок! – выдохнул Сакаи.
Хиганбана. Растение с десятком названий. В точности такие цветы росли возле памятного мне дома на безымянной улице. Нигде больше на кладбище я их не заметил.
– Я его помню, помню! Порог, цветок…
– Я вам верю, Сакаи-сан. Благодарю за помощь. Давайте вернемся в город, скоро ночь.
– Не пахнут, – бормотал Сакаи, когда мы выбирались с кладбища. – Тогда пахли… Я помню, помню! А сейчас – нет…
Он был прав. Могильная хиганбана ничем не пахла.
Глава четвертая
Я иду в театр
1
«И негде сменить нам усталых коней!»
– Слышишь
Удары барабана? Восемь раз!
Какой высокий звук
Летит
Из храма на «Высоком поле»!
Ущербная луна стоит высоко.
Недолго ждать нам до рассвета…
В театре шла репетиция.
Зал был пуст. Лишь подушки для сидения валялись тут и там. Я присел у стены на одну, стараясь не привлекать к себе внимания. Окажись здесь настоятель Иссэн, небось, сразу бы сказал, что за пьеса разыгрывается на сцене. Я же просто смотрел и слушал, не слишком понимая, кто тут ждет рассвета и с какой целью.
– Много было у нас по пути
Приютов, гостиниц,
Где мы ночевали
На ложе любви…
Но длиннее,
Чем тысячи тысяч ри,
Тянется путь на запад
До райских селений.
Красавица причитала на «цветочной тропе» – длинном помосте, расположенном слева от сцены. Насколько я знал, «цветочная тропа» использовалась актерами для выхода к публике, но в редких случаях служила местом для особых, подчеркнуто трагичных речей.
Не прекращая монолога, красавица прошлась туда-сюда церемонным шагом. Заломила руки, всплеснув рукавами. Она была символом женственности, вся – текучие изгибы, будто ива над ручьем. Светильники не горели, густо набеленное лицо висело в сумраке луной, вышедшей из-за туч. Черные волосы, искусно растрепанные воображаемым ветром, на концах были схвачены золотыми лентами – точь-в-точь ночные облака, подсвеченные угасающими лучами заката, скрытого за горной грядой.