Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - читать онлайн книгу. Автор: Кира Долинина cтр.№ 160

24 мая 2010

Оклад для Бродского

70 лет со дня рождения Иосифа Бродского

Был бы Бродский жив – достойный и веселый, наверное, получился бы праздник. Он любил отмечать день своего рождения и делал это шумно, многолюдно, с обильными возлияниями и исполнением довольно стабильного репертуара, от «Лили Марлен» до «Мой костер в тумане светит». Но его нет уже четырнадцать лет. И вот уже третий юбилей фиксирует все более и более обронзовевшую фигуру, под которой скоро реального поэта и его стихов будет и не разглядеть. Скорость, с которой происходит эта канонизация, поразительна, как будто на только что написанную икону надели богатый оклад: хоп, и образ уже весь в золоте и абсолютной немоте.

Началась вакханалия еще при жизни Бродского. Его 55-летие отмечали в Нью-Йорке куда более скромно, чем в родном городе. На юбилейные мероприятия с конференцией, концертами и фуршетами в особняках и дворцах съехались друзья, литературоведы и поклонники, говорили умные слова о поэзии и долгие тосты об имениннике, но сам юбиляр всенародное гулянье не посетил.

Он ясно понимал, к чему все идет. Вал интервью и мемуаров начал свой ход у него на глазах, и тут Бродский еще пытался сопротивляться. В написании автобиографии он шел по пути, проторенному Ахматовой. Но величественной старухе было дано не одно десятилетие на то, чтобы откорректировать память потомков по своим лекалам, а умерший в пятьдесят шесть лет Бродский почти ничего в этом направлении не успел. Его резкие, оскорбившие многих живых и память многих мертвых интервью (в первую очередь диалоги с Соломоном Волковым) показывают, какой хотел бы видеть основную канву своей биографии сам поэт – без героики и вне времени. За несколько месяцев до смерти Бродский закрыл на пятьдесят лет свой личный архив в Российской национальной библиотеке, а после его смерти то же самое сделала с его американскими личными бумагами вдова.

Но тысячи страниц чужих слов, обрушившихся на читателя после смерти поэта, этому активно сопротивляются. На них вспоминают: где-то сплошное «я и Бродский», где-то разборки, кто был ближе, где-то доходят чуть ли не до мордобоя, где-то пишут вполне корректно. Всего этого так много, что от количества разница стирается. И кажется, вот-вот уже все эти свидетели и очевидцы выскажутся и настанет необходимая для написания следующей главы истории литературы пауза. Но нет, появляются новые «друзья», по второму кругу идут старые, одни и те же голоса в юбилейные дни (а отмечаем мы не только дни рождения, но и день высылки, день суда, день смерти) вещают по радио, с телевизионных экранов, с газетных и журнальных страниц. Так было и пять лет назад. Вы думаете, что-нибудь изменилось? Еще с десяток книг, еще Штерн, появился замечательный Лев Лосев с несколькими сочинениями, спорный фильм «Полторы комнаты», и опять Козаков, Юрский, перебивающий Бродского Рейн, катающий поэта с молодой красавицей женой на гондоле Натан Федоровский, жена сразу нескольких друзей Бродского Эра Коробова, скромный, но постоянный Яков Гордин… Достойные вроде люди, более или менее достойная мемуарная и художественная продукция, но почему же так тоскливо?

Вся эта пляска вокруг гения – ровно то, что он сам ненавидел. Это то же бульварное чтиво и тот же жанр телевизионного story, только не голосом Оксаны Пушкиной и не пером писаки из «Каравана историй», а исполненные со специальной интеллигентной интонацией приближенного к вечным ценностям. Но суть остается той же: это все истории про человека, а не про поэта и его поэзию. И поэтому единственное действительно ценное, что есть в этом юбилейном хороводе, это кадры, где сам Бродский говорит или сам читает свои стихи. Это документ чрезвычайной силы.

Остальное же я бы предпочла отдать на откуп будущим биографам, тем, кто будет во всем этом разбираться лет через тридцать. В силу отстраненности во времени им не будет стыдно за своих родителей и за себя. За то, что сделали из большого поэта какую-то рок-звезду, что ценили знакомство с ним больше понимания его стихов. Мое рыльце тут тоже в пушку: среди десятков имен знаменитостей, родством или знакомством с которыми я хвасталась, будучи школьницей, на первом месте стоял совсем не прапрадед с портрета в галерее 1812 года в Эрмитаже или прабабушка – подруга Ахматовой, что было бы более понятно, а то, что, будучи двух лет от роду, я сидела на коленях у Иосифа Бродского. Ох, как на меня смотрели мои одноклассники! Это был звездный час. В ленинградской мифологии 1970–1980‐х годов он был номером один. И знать его – это, ну как в том анекдоте, Ленина повидать. Мои студенты сегодня еще носители этой культуры: они создают в «ВКонтакте» группы любителей Бродского, словно институтки, умиляются на фотографиях его красоте и котикам в его руках и цитируют малый джентльменский набор его ранних стихов. Не больше. И в этом виноваты все мы – все, кто занят воспоминаниями о себе и поэте больше, чем чтением и изучением его текстов. Боюсь, что запертые архивы тут следствие не дурного характера поэта, а того, что он слишком хорошо знал русскую интеллигенцию, любящую присвоить себе все на свете. «Венеция – идеальное место для могилы Бродского, поскольку Венеция нигде», – написала Сьюзен Зонтаг. Она была права: «нигде» и ничья, как и сам поэт.

15 июня 2010

Великий алхимик

Умер художник Зигмар Польке

Одна из картин Зигмара Польке, хранящаяся в Вашингтонской национальной галерее, называется «Надежда это: желая тянуть облака». На ней изображен роскошно одетый человечек с ксилографии XVI века, тянущий облака на длинных веревочках, на фоне небесно-голубого моря, розового заката, одинокого белого кораблика и неуместных во всей этой классике прямоугольников вроде тех, что появляются на готовящемся сдохнуть экране монитора. В этой огромной пятиметровой полиэстеровой композиции в какой-то степени кроется формула творчества Польке: страсть к ранней немецкой гравюре, смешение техник и цитат, игра со штампами, саркастические формулировки. И название: свои облака художник тянул всю жизнь. Он превратил эту игру в профессию и оставил нам после себя великое множество тому свидетельств.

Зигмар Польке родился в неудачное время (в 1941 году), в совсем неудачном для этого времени месте (в ныне польской, а тогда германской Силезии), но в удачной семье (родители будущего художника быстро поняли, чем для восточной части разделенной после войны страны может обернуться власть коммунистов, и в 1953 году переехали на Запад). Тут с художественным образованием Польке повезло: поучившись год в заводской мастерской по росписи стекла, он оказался там, где только и стоило быть молодому художнику в 1961 году: в Дюссельдорфской академии художеств, одном из главных центров «Флюксуса», интернационального движения художников-анархистов, увлекавшихся объектным искусством и хеппенингами; там же тогда преподавал сам Йозеф Бойс.

Получив заряд художественного свободомыслия, собственно акционизмом Польке не увлекся, зато уже в 1963‐м вместе с Герхардом Рихтером, Вольфом Фостелем и Конрадом Люгом придумал «капиталистический реализм». Это чудо-юдо было круто замешано на эмблематике американского поп-арта, марксистской фразеологии и штампах соцреализма. Их первая выставка прошла в мебельном магазине. В это время Польке придумал первого из своих лирических героев – картофелеголового человека, чье существование он запечатлел в творениях из натуральной картошки.