Шабатон. Субботний год - читать онлайн книгу. Автор: Алекс Тарн cтр.№ 36

Это были первые пушки, когда-либо захваченные Нестором Махно, и батька, в восторге от разрушительного эффекта, производимого каждым выстрелом, самолично встал к ним наводчиком. Стрельба велась не прицельно по каким-то конкретным зданиям, а просто так, куда попадет, что выражало известную неприязнь батьки к городскому способу расселения с его тюрьмами, полицейскими участками, налоговыми конторами, государственными учреждениями, банками, школами и прочими инструментами подавления человека человеком.

Как и следовало ожидать, захваченные врасплох гайдамаки не смогли оказать серьезного сопротивления, и уже два дня спустя центр Екатеринослава, включая арсенал, склады и полный продуктами Озерный рынок, находился в руках махновцев и большевиков. Люди Метлы и Клеща, верные первоначальному плану, интенсивно загружали в вагоны захваченное оружие, боеприпасы и провизию, чего никак нельзя было сказать об их союзниках-махновцах, пьяных от легкого успеха и дармовой выпивки. Вместо того чтобы максимально быстро собрать необходимые трофеи и убраться назад в Гуляйполе, четыре сотни махновцев рассеялись по улицам, вламываясь в богатые дома ради поживы совсем иного рода. К полудню 30 декабря редкий из гуляйпольцев не расхаживал по городу в енотовой шубе и бобровой шапке, таща на спине узел со столовым серебром, дорогими тканями и золотыми цацками для жены или сердечной зазнобы.

Да и сам батька, ослепленный громким титулом Главнокомандующего советскими войсками Екатеринославской губернии, пожалованным ему большевиками, не торопился уходить из города. Теперь он занялся дележом власти, теряя драгоценное время в спорах о составе нового Губревкома. Махно настаивал на равном представительстве: пятеро махновцев, пятеро левых эсеров, пятеро коммунистов. Квиринг и Аверин не соглашались и втихомолку раздавали оружие представителям заводских рабочих дружин, которых полагали сочувствующими большевицкой власти. Это оказалось грубой ошибкой.

В конце концов, дружинники были еще и просто горожанами некогда самого благополучного города Юга России и теперь, глядя на принесенные новой властью грабежи и разрушения, не могли не тосковать по относительно безобидному правлению расшитых петлюровских зипунов. Если разобраться, гайдамаки не больно-то и докучали екатеринославцам. Ну, постреливали в воздух… Ну, гарцевали по Проспекту… Ну, пьянствовали и приставали к женщинам… Но разве при них улицы были усыпаны кирпичными обломками разрушенных зданий? Разве они врывались в квартиры и лавки, хватая все, что попадется под руку, и безжалостно топча все остальное? Разве они вели беспорядочную орудийную стрельбу по городским домам, не оставив на многих улицах ни одного целого стекла?

К вечеру 30 декабря, когда петлюровцы, получив подкрепление, перешли в контратаку, рабочие дружинники без колебаний встали на их сторону. Это решило исход схватки. Большевики и махновцы бежали из Екатеринослава, так и не успев прийти к согласию относительно состава губернского ревкома. О трофеях пришлось забыть. На левый берег прорывались сквозь пулеметный огонь, с большими потерями. В Гуляйполе вернулось меньше двухсот человек.

– Где остальные, батька? – спрашивали бабы на улице села.

– В Днепре… – мрачно отвечал Махно, и женщины плевали вслед его коню.

Это было тяжелое поражение, кажущийся смертельным удар по мечте о создании анархистской крестьянской армии. Отряд левых эсеров недосчитался половины личного состава. Их тяжело раненного командира Метлу пришлось оставить на милость петлюровцев. На последующем заседании военного совета Клещ дал волю законным упрекам. Все выглядело бы совершенно иначе, если бы… Если бы не потеряли два дня на бессмысленные грабежи. Если бы не затеяли заведомо проигрышные политические игры с Губревкомом. Если бы бросили все силы на погрузку трофеев. Если бы, как и задумывали сначала, вовремя вернулись в Гуляйполе с богатой добычей, оставив власть проклятым евреям-большевикам. Потому что только глупец станет доверять большевицким иудам…

Махно слушал молча, потом мигнул Леве Зиньковскому – своему амбалу-телохранителю, комвзвода разведки. Лева встал, двухметровый, широкоплечий, не говоря ни слова, сграбастал Клеща одной рукой за грудки, другой – за шиворот и с легкостью необычайной выбросил из хаты в желтый от мочи снег. Подошел, наклонился, сказал, сощурившись:

– Еще раз батьку глупцом назовешь – повешу. И против евреев пасть тоже не разевай. Я вот еврей. Давай, гой вонючий, скажи, что я тебе не нравлюсь. Молчишь? Ну, скажи, прошу, дай повеселиться… Нет? Тьфу, пакость…

Он отхаркнулся, сплюнул Клещу на лицо и ушел назад в хату. За сценой, покуривая стыренные из города папироски, заинтересованно наблюдали с полдюжины махновцев. Леву в крестьянской армии любили за силу, отвагу и безусловную верность батьке. Никто из этих русских людей даже не подумал вступиться за соплеменника, публично униженного мерзким евреем. Клещ встал, поискал кусок снега почище, вытер лицо и пошел к своим. На следующий день он собрал остатки эсеровского отряда и обрисовал сложившуюся ситуацию.

– Нас разбили, – сказал он, – и это непреложный факт. Мы потеряли Метлу, своего героического командира. Самое обидное, что мы могли победить – и все-таки проиграли. Мы были в шаге от победы, но нам помешали его сделать. Кто помешал? Две силы. Во-первых, евреи-большевики, предательски стрелявшие нам в спину. С ними мы еще поквитаемся. Во-вторых, наши союзники из Гуляйполя, которые подвели нас в решительный момент из-за отсутствия пролетарской сознательности. Проблема в том, что у них и не могло быть такой сознательности. Армия батьки Махно – крестьянская. Его цель – не мировая революция, а земледельческая республика сел и деревень. Если мы хотим создать действительно революционную силу, способную двинуться на большевицкую Москву, нам необходимо уйти из Гуляйполя и действовать самостоятельно. Те, кто хочет остаться с батькой, пусть остаются. Я не собираюсь никого неволить. Остальные могут уйти со мной. Через час выступаем на юг, в сторону Бердянска.

Спустя час полусотня верховых под командованием Клеща покинула Гуляйполе, навсегда распрощавшись с армией Нестора Махно. В каждом седле рядом с каждым всадником покачивалась горькая обида поражения и яростная жажда мести за погибших товарищей. А еще через два дня, пятого января, в последнее воскресенье перед православным Рождеством, отряду попалась на пути еврейская сельскохозяйственная колония Трудолюбовка.

Сохранившиеся архивные свидетельства расходятся относительно непосредственной причины последующих событий. Кто-то уверяет, что намерение напасть на колонию возникло у Клеща во время ночевки в соседнем большом селе под названием Цареконстантиновка. Мол, именно там ему рассказали о преуспевающем еврейском хозяйстве, полном заграничных сеялок, тракторов и прочих хитрых механизмов, подаренных заморскими еврейскими богатеями, которые, как известно, всегда горой стоят за своих соплеменников. А кто поможет православному крестьянину? Никто. И вот теперь еврейские мироеды душат окрестных сельчан конкуренцией, устанавливая неправедно низкие цены на зерно и молоко.

Другие полагают, что эсеровско-махновская полусотня так и проехала бы мимо Трудолюбовки, если бы не послышался оттуда случайный выстрел. В тот месяц шалила на окрестных дорогах банда Еремеева – небольшая, дурно вооруженная, выбиравшая в качестве жертв лишь заведомо беззащитных. Трудолюбовка с ее маленьким, но храбрым отрядом самообороны уже несколько раз отгоняла еремеевцев от границ колонии – обычно для этого хватало двух-трех предупредительных выстрелов в воздух. Возможно, и в тот день, завидев на шляхе всадников и приняв их издали за еремеевских бандитов, дежурный сделал то же самое.