«Кто я такой, черт меня побери? – этот вопрос дятлом стучал в голове доктора Островски, пока он бесцельно топтался на незнакомом углу двух незнакомых улиц незнакомого города незнакомой страны. – Кто я такой и куда мне теперь? Спросить дорогу у прохожих? Поймать такси в гостиницу?»
Так ничего и не решив, он шагнул вправо и тут же отшатнулся, наткнувшись на незаметно подошедшую пару.
– Пардон…
– Алкоолик! – возмущенно выпалила женщина и потянула своего спутника прочь, подальше от неприятностей.
Значение этого французского слова было ясно без перевода, что могло, вообще говоря, послужить ободряющим признаком того, что далеко не все в мире одинаково чуждо и непонятно потерявшемуся человеку. А на противоположном углу очень кстати подмигивала красно-белая неоновая реклама хорошо знакомого пива, сваренного, как тут же вспомнилось Игалю, в бельгийском городе Левене, где доктор Островски, согласно легенде, должен был находиться в настоящий момент.
«Кабак… – подумал он. – Кабак, на котором сошлись все звезды, включая красно-белую спартаковско-левен-скую «Стеллу Артуа». Что ж, назвали алкоголиком – полезай в кружку…»
Бар был невелик и уютен: темные деревянные панели, старые фотографии на стенах, несколько столиков вдоль стены и стойка. Доктор Островски взял пинту пива и порцию виски.
– Виски без пива – деньги на ветер, – по-русски пояснил он молодому бармену, и тот, к удивлению Игаля, понял смысл сказанного, кивнул, улыбнулся и даже выговорил ответное «карашо».
Деньги-то черт с ними, но вот свистящий между ушами ветер следовало унять как можно скорее. Одним махом прикончив первую пару, доктор Островски немедленно заказал вторую.
– Карашо! – одобрил бармен.
На третьем комплекте доктору Островски заметно полегчало. Теперь ему казалось, что не произошло ничего из ряда вон выходящего. В конце концов, биологическое родство – не главное. Дед Наум был его дедом фактически, на всю катушку, заменив к тому же еще и отца. Не тот отец, кто мать обрюхатил, а тот, кто сына воспитал. В этом – суть. Этого никто не отнимет. Хотя… хотя кое-что мешает проглотить такую успокоительную логическую пилюлю. Обидно сознавать, что тебе всю дорогу врали. И еще обидней, когда врал именно тот, кому ты верил безоглядно, не подвергая сомнению ни единое его слово. Когда даже привитая тебе любовь к красно-белым футболкам имеет на самом деле двойное дно, как шпионский чемодан: сверху, для вида, – московский «Спартак», а в сердце, в тайнике, – неведомый враждебный «Олимпик» из чужого города Лилль.
Принимая заказ на четвертый комплект, бармен изменил интонацию на вопросительную:
– Карашо?
Хорошо или нет, но ветер вернулся, причем со снегом – теперь в голове шумела настоящая пурга. Если уж вспомнились шпионы, то почему бы не предположить, что рассказанная Роменом Клиши история про Андрея Калищева – всего лишь легенда. Что дед Наум до войны работал здесь под прикрытием как агент советской внешней разведки. Как этот… ну… не Ричард Третий, при чем тут вообще Ричард… а, вот! Рихард! Рихард Вагнер! Нет, тоже что-то не так… Мысли путались, пурга крутила снежные вихри, звезды Артуа мерцали в слепящей красно-белой круговерти, мешая доктору Островски выудить из памяти нужное имя. А! Вот! Рихард Зорге! Вот, работал под прикрытием, как Рихард Зорге, предотвращая империалистическую войну. Ездил туда-сюда, жил на два дома…
Да нет, чушь полнейшая…
А непонятней всего – бабушка. Как могло случиться, что бабушка Лиза признала мужа в вернувшемся с Колымы абсолютно чужом человеке? Или бабушка Лиза – тоже… того?.. Бабушка Лиза – тоже не всамделишная бабушка! Эта догадка пронзила доктора Островски настолько, что он тут же заказал пятый комплект. Бармен с сомнением покачал головой. Весь вид его говорил: «А стоит ли, мсье?»
– Это за бабушку, – все так же по-русски объяснил ему Игаль. – Знаешь, как детей кормят: за маму, за папу… Так вот это – за бабушку. Которая на самом деле не бабушка. Но и не дедушка. И не я. Потому что я – хрен знает кто.
Как видно, объяснение прозвучало достаточно убедительно, так как парень принес заказанное. Дальше в памяти доктора Островски образовался некоторый провал, виновна в котором была все та же пурга, завесившая красно-белым пологом весь видимый мир. Тем не менее доктор мужественно шел сквозь метель, как капитанская дочка, как Ричард Зорге, как бабушка Наум. Время от времени в заснеженной степи вспыхивал киноэкран с более-менее яркой картинкой. Вот озабоченное лицо бармена, который настойчиво трясет его за плечо и повторяет: «Такси, мсье! Такси!» Вот таксист, непонятно ругаясь, прислоняет его к столбику у ярко освещенного входа в отель. Вот красный ворс под ногами и удивление – откуда в степи взяться красной ковровой дорожке? Неужели они с Ниной получили-таки Оскара за свой фильм? И все. После дорожки и Оскара – полное и окончательное затмение, до утра, до утренней головной боли и нынешнего дурацкого вида со скупердяйским французским полотенчиком на бедрах.
– Отвернись, – сказал он. – Мне надо одеться.
– Да ладно, – иронически хмыкнула госпожа Брандт, перед тем как снова повернуться к экранчику камеры. – Перед родной тетей-то чего стесняться. Я ж тебя еще младенчиком в ванночке купала, насмотрелась на твой краник.
Доктор Островски вздохнул и стал одеваться, но вдруг замер, пораженный неожиданной мыслью.
– Слушай, – проговорил он, – неужели я проспал больше суток?
– С чего ты взял? – отозвалась Нина.
– Ну как… Мы были у Клиши в понедельник, а наш самолет в среду. Значит…
– Ничего это не «значит», – оборвала его госпожа Брандт. – Успокойся, сегодня вторник.
– Тогда почему…
– Почему-почему… – раздраженно передразнила она. – Потому! Я поменяла рейс. Мы летим в Ниццу. И не из Брюсселя, а отсюда, из местного аэропорта.
Ботинок выпал из руки доктора Островски.
– Ну что ты на меня уставился? – продолжала Нина. – Мне надо делать фильм, ясно? Надо создать картину расследования – постепенного, трудного, от двери к двери, от загадки к загадке. Это тебе не поездка на субботнем лифте… тут чем больше остановок, тем лучше.
– Но зачем Ницца? При чем тут Ницца? Ты с ума сошла… мне завтра надо быть дома…
Нина презрительно фыркнула.
– Да не убежит от тебя твой дом! План такой: сегодня мы летим в Ниццу, берем там машину, едем в Савону, а завтра вечером улетаем из Милана. Проще простого. Жене доложишь, что решил посетить еще и Миланский универ. Кстати, обрати внимание: я забочусь о твоей семейной жизни, не только о личной. Настоящая любящая тетя!
– В Савону? – простонал Игаль. – В какую Савону… впервые слышу о какой-то Савоне… Скажи, это наяву или я еще сплю?
– В Савоне жил близкий друг твоего деда. Ну, не совсем деда… «деда Наума», который на самом деле не дед, а Андре Клиши, он же Андрей Калишев.
– Калищев… – отрешенно уставившись в пол, поправил доктор Островски.