Странный Томас - читать онлайн книгу. Автор: Дин Кунц cтр.№ 6

Харло не мог проскочить мимо меня и вооруженной женщины. Не мог добраться и до Стиви, столь нужного ему живого щита, который забился под кровать.

А если бы он открыл окно и выпрыгнул на крышу крыльца, то попал бы в объятия подъезжающих полицейских.

Сирены, приближаясь, набирали силу, а Харло пятился в угол, где и остался, дрожа всем телом. Заламывая руки, с посеревшим лицом, он оглядывал пол, стены, потолок не как брошенный в камеру и оценивающий ее размеры, а как человек, который никак не может вспомнить, каким образом и зачем он попал в это место.

В отличие от диких зверей, большинство монстров в образе человеческом, наконец-то загнанные в угол, редко оказывают яростное сопротивление. Наоборот, открывают, что в основе их жестокости лежит трусость.

Руки Харло расцепились и закрыли лицо. Сквозь десятипалую броню я видел, что в глазах его стоит животный ужас.

Вжимаясь в угол, он заскользил плечами по стенам, пока не сел на пол, разбросав ноги в стороны, пряча лицо за руками, словно они были шапкой-невидимкой, которая могла укрыть его от взглядов стражей правопорядка.

Сирены достигли пика где-то в полуквартале от дома, в котором мы находились, а потом сошли на нет, как только патрульные машины в визге тормозов замерли на подъездной дорожке.

Не прошло и часа, как занялся день, но каждую минуту этого утра я прожил в точном соответствии со своим именем.

Мертвые не говорят. Почему — не знаю.

Полиция увезла Харло Ландерсона. В его бумажнике они нашли два полароидных снимка Пенни Каллисто. На первом — голой и живой. На втором — мертвой.

Стиви был внизу, в объятиях матери.

Уайатт Портер, чиф Портер, начальник полиции Пико Мундо, попросил меня подождать в комнате Стиви. Я присел на краешек кровати мальчика.

Один я пробыл недолго. Пенни Каллисто вошла сквозь стену и села рядом со мной. Синяя полоса исчезла с ее шеи. Выглядела она так, словно ее не задушили, словно она не умерла.

Как и прежде, Пенни молчала.

Я склонен верить в устоявшиеся представления об этой и последующей жизнях. Этот мир — путь открытий и очищения. Последующий мир разделен на две половины. Одна — дворец для души и бескрайнее царство внеземных радостей. Вторая — темная и холодная, где нет ничего, кроме ужаса.

Считайте меня глуповатым. Другие считают.

Сторми Ллевеллин, женщина нетрадиционных взглядов, уверена, что смысл нашего пребывания в этом мире — закалить нас для следующей жизни. Она говорит, что наша честность, чистота, храбрость и решимость противостоять злу будут оценены в конце наших дней в этом мире и, если мы получим проходной балл, нас зачислят в армию душ, выполняющих какую-то великую миссию в последующем мире. А те, кто не наберет необходимых баллов, просто перестанут существовать.

Короче, эту жизнь Сторми воспринимает как курс молодого бойца. Последующую называет «службой».

Я искренне надеюсь, что она ошибается, потому что одно из положений ее космологии состоит в том, что многие ужасы, с которыми мы сталкиваемся здесь, есть прививка от кошмаров, ожидающих нас в следующем мире.

Сторми говорит, что надо безропотно принимать все, что выпадет на нашу долю в том мире, частично потому, что ничего такого в этом мире нам не увидеть, а главное, из-за награды за службу, которая будет ждать в третьей жизни.

Лично я предпочел бы получить свою награду на одну жизнь раньше, чем предполагает она.

Сторми вообще считает, что потворствовать своим желаниям нельзя. Если в понедельник она хочет «айсберг», [11] скажем, малиновое мороженое с рутбиром, [12] она будет ждать до вторника, а то и до среды, прежде чем побаловать себя. Она настаивает, что от этого «айсберг» становится только вкуснее.

Мое мнение на этот счет следующее: если тебе так нравятся «айсберги» с рутбиром, купи себе один в понедельник, второй во вторник, а третий в среду.

Согласно Сторми, если я буду придерживаться подобной философии, то превращусь в одного из тех восьмисотфунтовых мужчин, которых, если они заболевают, приходится «выковыривать» из дома с помощью бригад строителей и подъемных кранов.

— Если ты хочешь страдать от унижения, когда тебя повезут в больницу на грузовике-платформе, не жди, что я буду сидеть на твоем раздутом пузе, как сверчок Джимини на загривке кита, и распевать «Когда ты загадываешь желание».

Вообще-то я уверен, что в диснеевском мультфильме «Пиноккио» сверчок Джимини никогда не сидел на загривке кита. Более того, я не убежден, что он и кит появлялись в одном кадре.

Но, если бы я поделился своими соображениями со Сторми, она бы одарила меня взглядом, который бы означал: «Ты совсем глупый или только злишься?» Таких взглядов я стараюсь избегать.

Пока я ждал, сидя на краешке кровати мальчика, даже мысли о Сторми не могли поднять мне настроение. Действительно, раз уж улыбающиеся черепашки Скуби-Ду на простынях не могли развеселить меня, наверное, ничего не могло.

Я продолжал думать о Харло, потерявшем мать в шесть лет, о том, что его жизнь могла бы стать ей памятником, о том, что он вместо этого опорочил ее память.

И, разумеется, я думал о Пенни. О ее жизни, оборвавшейся так рано, о потере, какой стала смерть девочки для ее близких, о боли, которая навеки изменила их жизни.

Пенни положила левую руку на мою правую и сжала, подбадривая.

По ощущениям ее рука не отличалась от руки живого ребенка, такая же доверчивая, такая же теплая. Я не понимал, как может она быть для меня совершенно реальной и при этом проходить сквозь стены, реальной для меня и невидимой для остальных.

Я немного поплакал. Иногда такое со мной случается. Я не стыжусь слез. В такие моменты слезы дают разрядку эмоциям, которые, не находя выхода, могли бы остаться внутри, ожесточить.

Когда по щекам потекли первые слезы, Пенни сжала мою правую руку двумя своими. Сквозь пелену слез я увидел, что она улыбнулась, подмигнула мне, как бы говоря: «Все нормально, Одд Томас. Поплачь, избавься от этого».

Мертвые очень тонко чувствуют состояние живых. Они идут по тропе впереди нас, знают наши страхи, наши недостатки, наши отчаянные надежды, понимают, как высоко мы ценим то, что не можем удержать. Думаю, они жалеют нас, безусловно, должны жалеть.

Когда мои слезы высохли, Пенни поднялась, вновь улыбнулась и одной рукой откинула волосы с моего лба. «Прощай, — означал этот жест. — Спасибо тебе, и прощай».