Ты показалась мне более тихой, чем всегда.
Ты перестала делать бумажных зверей и лепить из глины. Вместо этого ты начала раскрашивать лист за листом в глубокий ровный синий цвет. Затем в оранжевый. Затем в зеленый. Я шутил, что ты стала абстракционистом, но ты не смеялась.
Однажды я остановил тебя в коридоре и спросил, как ты.
Не глядя на меня, ты ответила, что все хорошо.
— Я слышал, что ты болела…
— Мне уже лучше, спасибо.
— Но что-то случилось? — не мог удержаться я от вопроса.
Не поднимая глаз от пола, ты покачала головой.
Я хотел сказать, что ты можешь поговорить со мной, что у тебя есть кто-то, кому можно все рассказать. Что я знаю, что ты живешь с двумя пожилыми людьми и тебе может быть одиноко. Но не стал. Я дежурно похлопал тебя по плечу, и ты пошла дальше.
Странно, но мне не хватало тебя, остающейся в классе после урока, и нашей прямой, состоящей из твоих вопросов болтовни. Мне не хватало твоего пения, твоих цветов, твоих постоянных вопросов, твоего внимания ко всем моим словам, даже к самым незначительным указаниям. Я надеялся, что к концу семестра все это может вернуться. Особенно когда я объявил, что у нас будет выставка всех наших изделий, сделанных за год. Большинство учеников было в восторге, все переговаривались и обсуждали, какие из работ лучше выставить. У некоторых было из чего выбирать. Но ты, казалось, даже не услышала того, что я сказал.
Я пропустил несколько уроков, прежде чем спросить тебя. В тот день ты снова задержалась, правда, не нарочно, а потому, что стопка твоих рисунков упала на пол, разлетевшись, словно листья.
— Ты подумала о том, что…?
Вздрогнув, ты уставилась на меня.
— Что бы ты хотела выставить… На выставке конца года…
Ты казалась невозмутимой. Невыносимо.
— Да…
— Прекрасно. И…?
— Я еще не решила… Я не знаю…
Я было начал предлагать что-то, но остановился. Что я делаю? Это же, несомненно, лучший способ убедить тебя не участвовать.
— Ну… Если тебе понадобится помощь, скажи мне.
Ты кивнула и вышла из комнаты, шаркая ногами.
Но однажды, когда я уже перестал надеяться на то, что ты станешь прежней, ты задержалась в классе после урока. Я сидел за столом, рассматривая какие-то рисунки к нашей выставке.
— Что произошло?
Я озадаченно посмотрел на тебя.
Ты подошла ближе, прижимая к груди стопку книг. Ты так и не набрала свой вес после болезни, и твои щеки остались бледными и впалыми.
— Ты о чем?
Ты показала на рисунки.
— Я пытаюсь подобрать рамки… — начал я.
— Нет, — перебила ты. — Я имею в виду, с вашими руками. Что произошло?
Я понял, но не хотел отвечать. Но ты настаивала.
— Вы сказали, была авария… И вы больше не могли играть на рояле…
— Играть я могу, — ответил я и добавил: — Но только немного…
Ты молча глядела на меня, ожидая объяснений.
Я отложил рисунки.
— Я получил работу в хоре… Прекрасная детская группа… Ангельские голоса и всякое такое… Это не было… — Я рассмеялся. — Мы в основном исполняли гимны, но за это хорошо платили, и я мог оплачивать свои занятия музыкой…
Ты не отрывала от меня глаз. Я не знал, куда смотреть — на тебя или на свои руки. Я отвернулся к окну, в которое падали лучи позднеполуденного солнца, оставляя на полу яркие пятна.
— Мы ехали на концерт в соседний город… Все мы, весь хор, на автобусе… Шел дождь… Наверное, я задремал… Я помню, что проснулся от толчка… Жуткий скрежет… Автобус смяло, как консервную банку… Сиденье перед нами внезапно прижало нас. Если бы я не… не сунул руки между мальчиком, который сидел возле меня, и металлической ручкой, я думаю, его раздавило бы…
— Вы спасли ему жизнь?
— Ну, наверное… Я хочу думать, что да… Но я не знаю.
— И вам переломало кости?
Я кивнул. Некоторым образом я был тебе признателен за стоическое отсутствие эмоций. Большинство взрослых на твоем месте уже начали бы изливать потоки сочувствия, а я никогда не знал, как отвечать на их «Мне так жаль… Так жаль… Это ужасно… Какая трагедия…». Обычно я ограничивался кратким «Спасибо» и погружался в молчание.
— Да, в нескольких местах. — Я поднял левую руку. — Сквозь нее проходит стальной стержень.
— И вы пищите в металлоискателе аэропорта?
Я засмеялся, ты засмеялась, и комната внезапно наполнилась светом.
— Болит?
— Иногда.
И тут ты задала мне вопрос, которого раньше не задавал никто.
— Если бы вы снова оказались в этом автобусе, вы бы стали делать это снова? То, что сделали?
Я ответил не сразу.
— Я бы хотел сказать «да»… Но, честно говоря, я не уверен.
Ты не казалась разочарованной. Ты просто кивнула, словно это был деловой разговор. Я тоже в свою очередь хотел задать тебе несколько вопросов, о тебе, о твоих домашних. Но все это выглядело так, будто тебе на руку присела птичка, клюющая крошки с ладони. Не время делать резкие движения, издавать звуки и пугать ее.
Выходя из класса, ты обернулась.
— Знаете, — сказала ты. — Думаю, вы бы стали.
Скоро наступал конец семестра, и мы начали оформлять выставочный зал. Ты так ничего и не представила. Я был слегка разочарован, но не сильно удивлен. Я даже не мог использовать фразу, которую применял к другим детям: «Как, разве ты не хочешь, чтобы твои родители гордились, увидев твою работу?» Я не был уверен, что твои вообще придут. И не хотел напрягать тебя, говоря: «Бабушка с дедушкой». Не знаю почему, но я чувствовал, что в твоей семье сложная ситуация. Ну, или я так к ней относился.
Когда работы расставлялись, ты слонялась вокруг.
Думая, что ты этого ожидаешь, я не стал спрашивать, где твоя работа. Я спросил, что ты об этом думаешь.
— О чем?
— Обо всем этом… — Я обвел рукой зал, наполненный картинами, рисунками, скульптурами.
— Я хочу посмотреть, как будет, когда все закончат.
И больше мне не удалось извлечь из тебя ни слова. Но я видел, что ты внимательно наблюдаешь, как все расставляется по местам. Тогда у меня даже не было времени спросить, зачем и почему. Это было первое большое событие для меня, оно должно было стать впечатляющим и иметь значение… Ну, какое-то.
В тот вечер я ушел поздно, когда все детские работы были расставлены. Мне казалось, что все получилось довольно красиво. Жаль, что ты не стала в этом участвовать. Я подумал было поставить в уголке несколько бумажных фигурок, которые ты подарила мне, но удержался. Это твой выбор, и я должен его уважать. Очевидно, ты не чувствовала себя настолько частью класса, чтобы тебе хотелось участвовать в выставке.