Письмо казалось теплым и живым в его руке, когда он написал адрес и наклеил марку. Ближайший почтовый ящик располагался в нескольких сотнях метров, и, когда письмо упало туда, Симон мысленно помолился, чтобы в усадьбе было все как обычно, в беготне и стрессе. Только б охранники не заметили, что письмо отправлено отсюда, с острова! Только бы письмо прошло цензуру…
И вот началась неделя нетерпеливого ожидания. А что, если у них нет времени разбирать почту? И что будет, если они спросят Якоба, кто такая Беата? А вдруг письмо — ловушка и Якоб сотрудничает с Бенни, желая проверить, не предатель ли Симон? Очень многое могло пойти не по плану… Однако он не терял надежды.
* * *
В назначенный день, без четверти пять, Симон стоял у калитки, задыхаясь, с дрожащими от волнения руками. Сперва он собирался подождать Якоба за калиткой, но потом понял, как глупо будет стоять и шептаться через стену. Мысли отчаянно крутились в голове. «Он не придет, он не получил мое письмо, это полное безумие, чем я занимаюсь, это словно настоящая тюрьма, нет, хуже, словно я пытаюсь перебраться через границу в Северную Корею…»
Симон спрятался за стволом своего любимого дуба. Во дворе было совершенно пусто, только утка прогуливалась по газону. Осины и клены сменили цвет и образовали красно-желтый купол, свисавший над цепочкой жилых домиков.
Тут на земле рядом с ним заскрипели шаги. Когда Симон обернулся, Якоб уже стоял на расстоянии вытянутой руки от него. Глаза у него округлились, словно он увидел привидение.
— Тьфу, как ты меня напугал! — проговорил Симон и оглядел Якоба, который, помимо испуганного выражения лица, совсем не изменился: деревенская одежда, коричневый загар и легкий запах коровьего навоза.
Симон хотел обнять его, но решил не торопиться.
— Как ты вошел?
— У меня есть ключ от калитки.
— Вот черт!.. Просто невероятно.
— Неплохо, правда? Ты можешь пойти со мной, если хочешь. Один шаг — и ты на свободе.
— Симон, просто не могу поверить, что это ты… Просто черт знает что!
— Так ты пойдешь со мной?
— Знаешь, все сложно… Я размышлял всю ночь. Животные. Некому будет за ними ухаживать, если я сбегу. Может быть, их даже зарежут… Что мне делать?
Якоб говорил громко, и Симон приложил палец к губам.
— Как тебе открытка, которую я послал? Легко было понять?
— Поначалу я подумал, что попросту свихнулся. Откуда у меня кузина, о которой я понятия не имею? Но потом догадался. Просто с ума сойти — что ты тут есть… И что калитка открывается…
— Как думаешь, есть еще кто-нибудь, кто хотел бы сбежать? Тут все просто: никакой сигнализации, следов не останется, можно для начала спрятаться у меня… — Сейчас ему казалось, что это неплохая идея.
— Спрошу народ. Ты можешь вернуться через пару дней?
— Само собой, но ты должен молчать об этом. Ни слова обо мне или о калитке. Освальд вернулся?
— Он вернется в начале апреля. Мадде всех поставила на уши, везде наведен порядок, все отполировано до последней гребаной дверной ручки. Я едва успеваю кормить животных, а в хлеву навоза по колено, о чем ты наверняка догадываешься по запаху.
На это Симон ничего не ответил, хотя теперь, когда Якоб стоял совсем близко, запах бил в ноздри немилосердно.
— Послушай, Симон, как там, снаружи? Можно прожить?
— Конечно! Ты легко мог бы устроиться на работу к кому-нибудь на хутор. У пансионата дела идут в гору, а мясо, яйца и все такое поступают из фермерских хозяйств на острове. Уверен — им нужны люди.
— Проклятие, я очень хочу… но не могу оставить животных. Коровы уже смотрят на меня такими грустными глазами, словно чувствуют, что я собираюсь свалить.
— Спешки нет. Подумай.
Внезапно раздался звук заводимого мотоцикла.
— Я должен бежать. Увидимся послезавтра. В то же время. Положи под калитку записку, если тебе помешают. Используй ту же азбуку Морзе.
Якоб ухмыльнулся, поднял вверх указательный палец и исчез.
* * *
Когда Симон вернулся два дня спустя, он слегка опоздал. Инга Херманссон пришла на поле, где он работал, вся взбудораженная.
— Звонил один из членов жюри. Он спросил, будем ли мы с тобой дома сегодня вечером. Мы ведь будем на месте?
— У меня небольшое дело в деревне, но я вернусь к ужину.
— А что, если…
— Увидим, — ответил Симон.
Когда он собрался открыть калитку, ему показалось, что что-то не так. Было совершенно тихо. Из-за каменной стены не доносилось ни единого звука. «Он не смог прийти, — подумал Симон. — Что-то случилось. Его засекли». Но все же отпер калитку и проскользнул внутрь.
Они стояли прямо перед ним, застыв, словно статуи. Якоб с открытым ртом и Анна с большими глазами, с рюкзаком за плечами. При виде Симона она чуть было не вскрикнула, но Якоб поспешно затряс головой.
— Я больше не могу, — прошептала Анна.
По ее глазам Симон увидел, что она говорит искренне.
* * *
Зимой все стало гораздо лучше. Освальд изменился. Фанатичное увлечение Софией Бауман отошло. Он перестал посылать письма лузеру и, казалось, с головой ушел в написание новых тезисов.
Иногда Франц впадал в эйфорию по поводу этих тезисов и, когда Анна-Мария приходила к нему на свидания, с пылающими глазами читал ей свои записи.
— Знаешь ли ты, что большинство людей проводят больше времени в своей голове, чем на земле? — спросил он однажды. — Поэтому-то и существует «Виа Терра». Чтобы вернуть людям их жизнь.
Анна-Мария далеко не всегда понимала, что он имеет в виду, но считала, что Франц наделен почти нечеловеческой глубиной мысли, так что она поддерживала его хвалебными речами и восхищенными возгласами.
В эти месяцы Освальд был с ней так любезен, что Анна-Мария чувствовала себя немного сбитой с толку. Их свидания, до этого бурные или деловые, теперь протекали как уютные посиделки дома на диване, когда они болтали о пустяках или читали письма от фанатов Освальда. Стопки писем значительно выросли с тех пор, как вышла его биография. Встречались женщины, посылавшие ему свои фотографии в полуобнаженном виде; некоторые из них были невероятно красивы. Но Освальд лишь смеялся.
— Нет, ты только посмотри на эту дуру! Как откровенно она себя предлагает — просто противно… Мне повезло, что рядом со мной женщина другого сорта, — говорил он, гладя ее по щеке.
Он вел себя так нежно, что Анна-Мария заподозрила неладное. Теперь она почти скучала по тем моментам, когда он бывал с ней суров или специально дразнил; ей хотелось убедиться, что эта его сторона никуда не делась. Так что она заговорила о Софии Бауман — эта тема обычно вызывала у Франца приступ гнева. Но на этот раз он ничуть не завелся.