Эксперименты империи - читать онлайн книгу. Автор: Паоло Сартори, Павел Шаблей cтр.№ 38

Идея Н. И. Любимова не нашла понимания в Оренбурге, потому что местные чиновники делали ставку не на старшин, а на суд биев. Л. д’Андре, подготовивший официальный отчет ОПК, недвусмысленно давал понять, что МИД не может объективно оценить ситуацию в Казахской степи. Ввести новый институт — значит «изменить в орде образ судопроизводства», а следовательно, и «изменить народные обычаи» ^[442]. Очевидно, что каждая из сторон имела свое понимание того, как можно с помощью ставки на ту или иную социальную группу укрепить власть империи в регионе, и вопрос, какая из этих групп больше тяготеет к представлению о том, что чиновники называли «народными обычаями», имел инструментальное значение.

Во второй половине 1850‐х гг. проблема кодификации казахского обычного права утратила актуальность и затерялась в массиве бюрократических и политических изменений. В 1856 г. сторонник этой идеи Н. И. Любимов покидает Азиатский департамент (был его директором с 1852 г.) и переходит на службу в первое отделение пятого департамента МИД ^[443]. Его место занимает Е. П. Ковалевский ^[444]. Об атмосфере того времени можно судить по письмам В. В. Вельяминова-Зернова к В. В. Григорьеву. После переезда в Санкт-Петербург в 1856 г. Вельяминов-Зернов занял место переводчика татарского языка в Азиатском департаменте МИД. Одно из первых писем из столицы свидетельствует, что его автор с оптимизмом смотрел на свое новое назначение: «Азиатская политика, мне кажется, изменится к лучшему. Я много и часто говорил с Ковалевским; по-видимому, он понимает дело, и понимает его в тысячу раз лучше, чем Любимов» ^[445].

Однако уже несколько месяцев спустя (9 января 1857 г.) Григорьев получает от своего бывшего подчиненного совершенно иное по содержанию письмо: «Потерся я в нашем министерстве и убедился, что Ковалевский и Департамент в них ровно ничего не понимают. Толкуют такую чушь, что просто уши вянут: рассуждают о киргизской национальности, о неприкосновенности мусульманства и т. п. вздорах ^[446]. Пишу Вам, чтобы Вы приняли это к сведению и не ждали бы от Министерства ничего толкового» ^[447].

Такой анализ ситуации отображает несколько важных обстоятельств: во-первых, противоречия во взглядах оренбургских и санкт-петербургских чиновников в отношении российской политики в Казахской степи; во-вторых, романтизм, с которым В. В. Вельяминов-Зернов встречает очередную ротацию в высших эшелонах власти, ожидая от Е. П. Ковалевского — известного русского путешественника, писателя, человека с большим опытом службы в Египте, Черногории, Китае, участника первого похода В. А. Перовского в Хиву 1839 г. — таких преобразований и изменений во внешнеполитической жизни, о которых сам Вельяминов-Зернов, вероятно, мечтал в провинциальном Оренбурге. Получив должность переводчика татарского языка, востоковед, несмотря на кажущуюся малопривлекательность этого поста ^[448], имел значительное влияние на деятельность Азиатского департамента и в 1857 г. информировал Григорьева, что все дела Казахской степи, как и Центральной Азии (по тексту Средняя Азия ^[449]), находятся в его руках. Поэтому Вельяминов-Зернов любезно соглашался держать в курсе местных событий своего бывшего начальника ^[450]. Такое положение и общественный вес обычного переводчика татарского языка не должны смущать читателя. Случай Вельяминова-Зернова представляет собой вид колониальной субъектности, когда переводчик способен говорить от лица империи и зачастую избирательно определять манеру и стиль такого общения (дипломатический жаргон, лексика, словарь). Проиллюстрируем сказанное на примере вклада Вельяминова-Зернова в российско-хивинские отношения. Так, в 1858 г. из Санкт-Петербурга в Хиву было отправлено посольство, которое по пути задержалось в Оренбурге. В. В. Григорьев имел возможность ознакомиться с копиями хивинских писем императора Александра II, министра иностранных дел А. М. Горчакова и директора Азиатского департамента Е. П. Ковалевского. В восхищении от этих писем он писал Вельяминову-Зернову: «Прочитавши эти письма, я пришел в совершеннейший восторг, это ваша работа, мой милейший Владимир Владимирович. Вот что называется писал с пониманием дела: видно по тону, от кого и кому писано. Особенно хорошо письмо от Ковалевского; всего три фразы, но золотые. Если в них есть хоть одна, которая принадлежит ему собственно, я готов простить ему все грехи путешествия его в Китай и Африку» ^[451].

Справедливости ради следует отметить, что Вельяминов-Зернов был не единственным специалистом в той сфере, которую отводил себе в письмах к Григорьеву. В качестве экспертов по Центральной Азии, как и знатоков восточных языков, он использовал своих многочисленных знакомых в Санкт-Петербурге, Оренбурге и других регионах империи. При этом люди, на которых опирался Вельяминов-Зернов, не обязательно служили в МИД. Одним из них был Хусаин Фаизханов, ученик известного татарского ученого Шихабаддина Марджани, который с 1854 г. занимался преподаванием восточных языков в Санкт-Петербургском университете и имел доступ к архиву МИД ^[452]. Известно также, что в 1857 г. Вельяминов-Зернов пытался привлечь к работе в Азиатском департаменте ставленников В. В. Григорьева — переводчиков ОПК Н. Ф. Костромитинова ^[453] и казаха А. Сейдалина ^[454]. Серьезно рассчитывая на одного их них, Н. Ф. Костромитинова, Вельяминов-Зернов даже организовал обед у главы МИД князя Горчакова ^[455].