– Да. Ничего страшного.
– И еще я постоянно оправдываюсь. Извини.
– И я сама такая же!
– Давай постараемся стать лучше перед Богом.
– Аминь! – соглашается Майлс. В первую очередь для того, чтобы завершить этот мучительный разговор. Это тоже обязательно? Все признаются ему в своих дурных поступках. Исповедуются, исповедуются и исповедуются. Это просто жутко утомительно.
– Мила, я хочу еще кое-что сказать… – Щедрость берет его за руки, смотрит ему в лицо. В ее темных глазах горят золотые искорки, но руки у нее липкие от пота, и Майлс хочет высвободиться. Ему приходится собрать всю свою волю, чтобы сдержаться.
– Я тебя вижу. Мне самой довелось столкнуться с разными неприятностями. Такими, которые приводят людей в нашу Церковь. Но я хочу, чтобы ты знала, что я помогу, я рядом. Как и Бог, он тоже рядом.
– Мм… спасибо.
– Я рядом с тобой. Я знаю, кто ты такая. В глубине души. Я тебя вижу. Ты понимаешь, что я говорю?
– Да, спасибо, – повторяет Майлс, высвобождая руки. – И я тоже.
В обеденном зале монашки радостно болтают друг с другом, сдвинув свои «речи», чтобы можно было есть. Ароматы безумно соблазнительные: посреди стола огромный котел с рисом и овощами, достаточный для того, чтобы накормить всех четырнадцать человек четырнадцать раз.
– Мамы здесь нет, – замечает Майлс.
– Она все еще занята Откровениями с Надеждой, – говорит Щедрость. – Не волнуйся, мы им отложим поесть.
– Надеюсь, иначе маме придется ужинать словами! – Но никто не смеется, и Майлс в очередной раз с тоской вспоминает своего отца.
Он пододвигает стул между Состраданием, в прошлом крупной финансовой воротилой, принимавшей решения, оказавшиеся очень плохими для тех, кто ей доверился, и Умеренностью, которая в детстве была кинозвездой, а затем связалась с наркотиками, потому что бремя славы очень тяжелое? И она потратила впустую всю свою жизнь, до тех пор пока не пришла к Богу? Это раздражает, когда она так говорит. Она не подросток. Но мама говорит, что некоторые люди застревают в том возрасте, когда добиваются славы. И разве она в этом не виновата? Наверное, это раздражает еще больше, чем то, о чем недоговаривает Умеренность? Мама занимается тем же самым.
«Сиськи», – провозглашает тупой мозг Майлса, когда он садится рядом с Умеренностью. Да, спасибо, пожалуйста, кто-нибудь скажите ей, чтобы она носила «апологию» на размер больше, ради его гормонов. Майлс старательно избегает ту сторону стола, где сидит Целомудрие – она заняла место рядом с Верой, водителем, в прошлом служившей в военной авиации, и Стойкостью, эмигранткой из Мексики, работавшей на клубничных полях в Калифорнии. У нее было пять сыновей, и все они умерли. Стойкость рассказывает об этом маме при первой возможности, добавляя, как же ей повезло, что у нее по-прежнему есть дочь, но Майлс частенько ловит на себе ее взгляды, при этом губы у нее дрожат, словно она вот-вот расплачется.
– Эй, Мила! – хлопает его по плечу Умеренность. – Что ты думаешь о нашем будущем Сердце? Разве оно не красивое?
– Вообще-то я не совсем уверен, что такое Сердце, – говорит Майлс. Если не считать дополнительной жизни в видеоигре. Щедрость накладывает от души риса и протягивает ему тарелку.
– Позволь у тебя спросить, – вмешивается Сострадание. – Как тебе нравится с нами? – У нее отвратительные гнилые зубы и изо рта всегда плохо пахнет, сколько бы мятных конфеток она ни жевала. Потому что у нее булимия – проклятие тщеславных женщин. Наверное, ее следовало бы назвать Скромностью, однако одна Скромность уже была в Майами, где находится Храм. Майлс слышал, как о ней упоминали.
– Ну, тут все совсем по-другому. Я хочу сказать, тут классно. Я думаю, мы помогаем людям? – Теперь уже он сам начинает говорить как Умеренность.
– Мы Руки и Голос.
– И мы носим «речь» и помогаем людям сказать Слово. – Это он уже успел усвоить. – Мы выполняем Миссию, потому что нужны здесь, в Америке, хотя, хочется надеяться, настанет день, когда мы расправим крылья и отправимся на помощь нашим страдающим сестрам во всем мире. – Майлс повторяет как попугай услышанное в надежде на то, что это позволит ему освободиться от назойливого внимания. На этом урок заканчивается. Он просто очень хочет есть.
– Совершенно верно, Миссии четыре раза в год, мы ездим по стране, чтобы принять участие в паломничестве в Храм радости вместе с матерью Низшей. – Сострадание слишком близко склоняется к нему, и он отдергивается прочь. Разве недостаточно того, что он вынужден ходить в рясе и говорить «простите-простите-простите» людям, которым на самом деле все равно?
– Это вроде съезда, когда все сестры собираются вместе. – «Только косплей
[68] гораздо хуже», – мысленно добавляет он.
– Совершенно верно. Но проблема с просветительской деятельностью во время Паломничества… – Сострадание стучит вилкой по столу. – …заключается в том, что нам приходится постоянно быть в движении. Мы приобщаем людей к силе прощения, после чего уезжаем. Что они должны делать?
– Обратиться к интернету? – Майлс отправляет в рот порцию риса. Он горячий и острый, приправленный бобами и овощами. Такой вкусный.
– Мы несем людям веру, но нам нужна и обратная связь. Мы должны устраивать Сердца в общинах – вот для чего мы здесь, в Санта-Фе.
– А ты что думаешь на этот счет? – Умеренность сияет. – По-моему, просто очаровательное место для нового Сердца!
– Да. Здесь классно. Мне нравится. – С набитым ртом. – Тут все розовое.
– Девочка проголодалась, – одобрительно замечает Щедрость.
– И тогда мы получим назначение в новое Сердце и будем работать здесь? – говорит Умеренность. – После того как вернемся из Паломничества? Особенно если мы найдем что-нибудь очень хорошее, тогда у нас будет право выбора работать здесь.
– Если есть достаточная необходимость, – поправляет ее Сострадание, – а также поддержка в общине, и удобное местонахождение, и это будет разумно с точки зрения налогов.
– Да, да, сестра Скопидомка, – разводит руками Умеренность. – Мне здесь нравится. Тут так красиво, душевно и спокойно. Разве вы не чувствуете спокойствие? Надеюсь, мы сможем сюда вернуться. Может быть, вы с сестрой Терпением сможете присоединиться к нам! Ты не хотела бы жить здесь?
– Возможно. – Но это действительно выглядит так здорово. И все такие радушные. И можно было бы больше никуда не бежать, и, возможно, они завели бы собак. Попросили бы у Спивак одного из щенков. И Церковь была бы рада получить мальчика, правда? Ему бы позволяли заниматься своим делом, и ведь есть закон об отделении церкви от государства, так что если бы правительство захотело отнять его у мамы, Церковь всех печалей его бы защитила. Пожалуй, он бы даже смирился с розовым цветом.